Я вот думаю, схема-то рабочая. Надо наш опыт в соседние регионы продвигать: а там, глядишь, и до Москвы докатится – у них там, по слухам, тоже левак случается. Коли осознал человек, что обманул народ – чего его бить-то, да тем более, всем миром? Пару кругов вокруг Кремля, а лучше по МКАДу, бегом по жаре – и пусть снова встаёт в стройные ряды трудящихся… А вы говорите – матрёшки».
Аз Мыслите Есть Наше, истинно так.
(Ежели баба не может забеременеть – пусть к берёзе прислонится спиною и вибрацию почувствует. Можно у нас взять: 3 тыс./куб. Но лучше в лесу, пока растёт).
***
Главный фокус мистера Барнума, о котором повествует не только эта глава, но, по большому счёту, и книга в целом, состоит в том, что его цирк не является миром, а всего лишь уродливой копией на мир: но мимо его цирка крайне сложно пройти. Поскольку афишу «Не проходите мимо!» перед глазами среднестатистического современника разворачивают сразу, как только он встаёт на слабые детские ножки и начинает ходить по комнате, его шансы пройти мимо сразу начинают стремительно таять. Как только в его неокрепшие ручки помещают умный гаджет, который разговаривает с ним человеческим голосом и показывает весёлые картинки, его шансы начинают уменьшаться уже в геометрической прогрессии. К моменту, когда он идёт в школу, он уже насмотрелся телевизора до такой степени, что способен разговаривать на одном языке с встречающими его там учителями: что, с одной стороны, обеспечивает им непрерывную коммуникацию на протяжении последующего десятка лет, но с другой, окончательно лишает его шансов оказаться за пределами цирка Барнума, не говоря уж о нахождении за пределами ярмарочной площади, на которой развёрнут цирк. По выходу из стен школы, в окрепшем мозгу адепта уже прочно прописаны истины о сути и содержании его жизненного пути: электронный навигатор в его голове содержит все узловые моменты дальнейшего маршрута. Следующей ключевой точкой станет его поступление в ВУЗ, которое для его родителей окажется одной из самых масштабных финансовых инвестиций за всю жизнь: призрачная, но всё же теоретически существующая возможность поступить своим умом и без денег была им, напомним, утрачена как раз в тот момент, когда на горшок его усаживали с гаджетом в руках вместо книжки. Далее траектория маршрута может несколько измениться (из пункта А в пункт В можно ведь попасть как через пункт С, так и через пункт Д). Некоторая часть адептов всё же доведёт свою коммерческую сделку с учебным заведением до логического финала: в течение пяти лет будет исправно являться на лекции, сдавать экзамены, и по окончании получит таки справку о профнепригодности, которую сможет с гордостью предъявить любому потенциальному рабовладельцу. Другая часть, менее одарённая интеллектуально и более неустойчивая психологически, примерно в районе второго курса забуксует, как на разлитых помоях, на настойчивой мысли «Это не моё!..», которую, разумеется, будет крайне сложно озвучить инвесторам в лице родителей (или родителям в лице инвесторов), – или просто завалит очередную сессию. Для этой части аудитории ближайшие два-три года пройдут в мучительной борьбе за своё внутреннее право признаться папе и маме, что сын или дочь уже давно не студенты, а работают в «МакДональдсе» или просто шарахаются по улицам в ожидании сложного выбора между приживальщиной и проституцией. Однако итогом станет то же, что и для первой части: спустя пять лет после окончания школы они окажутся в статусе молодого безработного специалиста широкого профиля; разница между ними будет только в вышеупомянутой справке, выданной ВУЗом в обмен на N-ую сумму живых родительских денег. На этом этапе пути адептов серьёзно расходятся в зависимости от гендерной принадлежности. Мужская часть аудитории в обнимку со своим дипломом идёт устраиваться на стройку, торговать запчастями или в уже упомянутый «МакДональдс», а женская либо выходит замуж, рожает и садится в декрет, писать в «Инстаграм» про духовную энергию, либо таки склоняется к уже упомянутой проституции (особам продвинутым удаётся совместить первое и второе). В некоторых случаях, правда, субъектам одного и другого пола удаётся пролезть в игольное ушко волшебной мечты под названием «работа по специальности»: что на практике выливается в просиживание штанов и юбок в разноразмерных офисах, в ежедневных попытках собрать воедино своё время и пространство, разваливающееся под нажимом служебных интриг, начальственного идиотизма и явственного ощущения бессмысленности собственного существования. Денег, конечно, дадут: но немного, не всем, и не навсегда. Как мы уже выяснили выше, другая рука мистера Барнума уже рисует в небе перед замечтавшимся адептом ослепительного журавля, чья тень падает на землю в виде бюджетной иномарки, двушки в ипотеку, и двухнедельного угарного оллинклюзива на пространстве от Анатолии до Александрии, поэтому денег ему будет всё время не хватать: что и является важнейшим инструментом удержания его в стенах цирка.
Понятно, что детство, отрочество и юность, проведённые в таких условиях, вогнали бы в депрессию и кредиты даже самого графа Толстого: что уж говорить о современнике начала XXI века, широта взглядов и нравственные амбиции которого, всё же, несколько уступают качествам знаменитого анатома русской души (тем более, что ничего из написанного яснополянским старцем он за всю жизнь так и не прочёл до конца). Впрочем, даже беглый взгляд на внеписательскую жизнь Толстого демонстрирует, что и он таки погрузился – в депрессию полностью, а в долги существенно, – в течение собственной жизни: что как бы подтверждает нам, что цирковая работа мистера Барнума продолжается уже многие столетия, а вовсе не является феноменом новейшего времени. Завершая это лирическое отступление, наш эксперт-литературовед замечает: если кому-либо из классиков и удалось действительно выпасть из матрицы, так только господину Пушкину, который с лёгкостью выворачивал наизнанку любую депрессию чистым родником самых светлых слов, а всех своих кредиторов в тридцать семь лет просто кинул, переложив на государя императора обязанность разруливать нудные финансовые вопросы.
Что же до нынешнего современника, то, повторяем, у него сплошь и рядом даже не остаётся выбора, который имелся ещё век-полтора назад, то есть выбора между пулей из пистолета в середине жизни и пешей дорогой с посохом в её конце. Всё внимание зрителя в цирке мистера Барнума сосредоточено на арене, где, сменяя друг друга, толкутся клоуны и иллюзионисты всех мастей: что единственно и может происходить с человеком, с ранних лет не видевшим ничего, кроме афиши этого цирка. Но, внимание, следите за руками: коль скоро за билет тобою заплачено, зрелище должно тебе нравиться; так и работает уже упомянутый эффект Барнума, всю ответственность за действенность которого господин директор возлагает на самого зрителя. Позволим себе процитировать два небольших отрывка:
«Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой и объявил… что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и поучительным, то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым, чтобы и они пошли посмотреть.
Человек двадцать закричали разом:
– Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
Герцог сказал, что все. Тут–то и начался скандал. Подняли крик: «Надули!» – обозлившись, повскакали с мест и полезли было ломать сцену и бить актеров. Но тут какой–то высокий осанистый господин вскочил на скамейку и закричал:
– Погодите! Только одно слово, джентльмены!
Они остановились послушать.
– Нас с вами надули – здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем быть посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь издевались. Вот что: давайте уйдем отсюда спокойно, будем хвалить представление и обманем весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах… Ступайте домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
На другой день по всему городу только и было разговоров что про наш замечательный спектакль. Зал был опять битком набит зрителями, и мы опять так же надули и этих» (Марк Твен, 1884 год)
