Как уже отмечалось в начале книги, в завершающем периоде Кали-Юги, участниками которого нам всем выпала честь стать, логика всего происходящего в мире, в известном смысле, вывернута наизнанку. В предыдущих временных циклах, несмотря на некоторое постепенное снижение и деградацию, мир двигался всё же по плоскости, хотя и по наклонной. Сегодня плоскость завершилась, и кривая мира ушла вниз по практически отвесной экспоненте: внутренне это примерно сопоставимо с ощущением лыжника («Лечу, ёпта…»), под ногами которого закончился трамплин. В этом состоянии свободного падения происходит пространственно-временная метаморфоза, смена потенциалов мира на обратный, – минуса на плюс, плюса на минус, – что приводит к постепенному выворачиванию мира наизнанку, подобно старому шерстяному носку (упомянутый лыжник испытывает ощущение, что его желудок, явно находящийся внутри тела, становится больше него самого: ощущение, известное каждому из нас как «сосёт под ложечкой»). Таким образом, многие или почти все феномены такого мира следует трактовать в логике, обратной той, в которой они представлены.
Обыденная логика, к которой с рождения приучен среднестатистический бандерлог, состоит в том, что мир создан до него и кем-то другим, а ему, так сказать, предлагается занять в этом мире место, соответствующее в лучшем случае его талантам и способностям (включая, в ряде случаев, способность с энтузиазмом делать непрерывный минет), а в худшем случае являющееся результатом идиотского стечения обстоятельств. Как видим, в этой логике человеку отведено сомнительное место творения, а не Творца, причём термин «творение» весьма легко заменить на семантически и содержательно аналогичное ему слово «тварь» («твари Божьи»): что, сплошь и рядом, и происходит. Если же, вопреки логике контртрадиции, перевернуть эту схему обратно с головы на ноги, то мир, наблюдаемый человеком в ежедневном режиме, мир в котором он пребывает, и с которым он сражается по мере своих сил, внезапно оказывается сотворённым им самим.
Обычный человек крайне редко (или практически никогда) не задаёт себе вопроса «А зачем я сотворил именно такой мир? и зачем продолжаю поддерживать такое творение?», а если и задаёт, то исключительно в его психоаналитическом аспекте, который звучит примерно как «А что лично я сделал для того, чтобы оказаться в такой ситуации и в этом качестве? И что я продолжаю для этого делать?» В то же время такой вопрос, будучи правильно поставлен и понят, принципиально меняет не только восприятие человеком мира, но и является ключом для изменения мира как такового: и уже не в психоаналитическом, а вполне себе в метафизическом аспекте. Эффект, который достигается таким вопросом (хотя только в его сугубо бытовой плоскости), отражён Михаилом Зощенко в рассказе о человеке, после многолетних проволочек проведшего в свою комнату электричество. Первым ударом для него стало созерцание дивана, на котором при недостатке света он умудрялся всё это время спать. Затем шок испытала уже его квартирная хозяйка, вопреки собственной воле затеявшая уборку. Результатом мощнейшего коллективного стресса явилось то, что электричество в квартире опять ликвидировали.
К сожалению, на уровне бытовом сплошь и рядом так и происходит: на этом уровне матрица «Никогда хорошо не жили – нечего и начинать» выглядит особенно устойчивой. Однако если человек, в отличие от известного некошерного животного, способен-таки оторвать голову от корыта и посмотреть на небо, то для него слово «жизнь» (и производный от него глагол «жить») начинает обозначать нечто совершенно другое, количественно и качественно, чем содержимое его корыта. А при этом новом подходе осознание того, что «никогда хорошо не жили» (строго говоря, и не жили вообще) влечёт за собой неизбежное острое желание немедленно начать.
В такой плоскости вопрос «Чего я наТворил?» неожиданно приобретает глубокий метафизический смысл, который подчёркивается заглавной «Т» в глаголе. Тот, кто осознал себя не только творцом конкретной жизненной ситуации в частности, но и Творцом мира вообще, не может не понимать прямой и самой непосредственной причинной-следственной связи между всем тем, что он думает и делает в каждый момент времени, и теми результатами, которые он наблюдает вокруг себя. Но, допустим, он это понял. Ладно, говорит он себе, прямо сейчас начинаю думать и делать по-другому, тем самым совершенствуя своё Творение. Насколько его усилия будут в этом случае эффективны?
Ответ на этот вопрос прямо зависит от ответа на вопрос, вынесенный нами в первые строки этой книги. Неумолимая необходимость вынуждает нас вернуться к этому вопросу, а звучал он, напомним, так: насколько Бог зависим от законов созданного им же самим мира и насколько Творец свободен от своего Творения вообще?
Если мы отвечаем себе, что творец подобен велосипедисту, который после начала движения обречён безостановочно крутить педали, под угрозой в противном случае грохнуться оземь вместе с велосипедом, то возможность и шансы изменения творения существенно сужаются. В таком процессе творения законы сотворённого мира оборачиваются, в известном смысле, против творца, и он сам становится их заложником. Фраза «Не мы такие – жизнь такая», получившая на одной шестой части суши второе дыхание из уст киношных бандитов образца 90-х годов, означает как раз бессилие недоученных чародеев перед лицом ими же воплощённой реальности.
Однако, если мы сравним творца с пианистом, который опустил руки на клавиши с целью сыграть первый концерт Чайковского, но вместо этого заиграл почему-то собачий вальс, то никто и ничто не мешает ему вернуться к исходному замыслу: причём сделать это можно так виртуозно, что слушатели воспримут звучавшее до этого просто как авторскую трактовку пролога к основному произведению.
Дальше – больше. Приведя оппозицию «Творцы и твари» в исходное положение, человек неизбежно оказывается в пространственно-временном континууме, который принципиально отличается от ранее ему предложенного и некритично им усвоенного. На место шустрилы, которого ненадолго запустили помародёрствовать в чужом амбаре, и главной целью которого было вынести побольше, пытаясь при этом совмещать на своём лице чувство собственного достоинства с благодарным смирением, приходит инженер или художник, созерцающий собственный мир на предмет того, что в нём ещё можно (или нужно) попробовать, подкрутить, подмалевать: при том, что сроки не поджимают, поскольку дату дедлайна устанавливает приёмная комиссия в лице его же самого.
Для осознания получившегося эффекта в полной мере, читателю предлагается представить, что в каждом создаваемом каждым творцом мире начинает действовать огромное количество созданных волею этого творца демиургов рангом пониже, но оказывающих на происходящее в этом мире пусть и не столь значительное, но вполне определённое влияние. Творец, таким образом, имеет дело с чем-то вроде самообучающейся программы, которую он написал: созданная им Вселенная сразу и неизбежно, независимо от его воли, структурируется по фрактальному принципу, распадаясь на несколько крупных, вложенных в неё саму, матрёшек, и огромное количество вложенных друг в друга матрёшек поменьше. В каждой из этих матрёшек, следуя тому же принципу фрактала, воспроизводится вся совокупность законов изначально созданного мира, и многочисленные копии личности самого творца, наделённые теми же самыми творческими возможностями, пусть и иногда в несколько карикатурной форме.
«Во что смотришься – в то и обращаешься» или, что тоже самое, «Чем сам являешься – то и порождаешь».
Практической иллюстрацией вышесказанного может послужить следующее. Некий офисный клерк, проснувшись с утра, и быстро и привычно сконструировав вокруг себя собственную Вселенную из «двушки» на окраине Москвы, претенциозного евроремонта, смеси снобизма с ресентиментом и лёгкого похмелья, идёт на кухню, где возле плиты уже ворочается среднебюджетная девушка в футболке на голое тело, неумело пытаясь соорудить омлет. По отношению нему, к творцу этой Вселенной, девушка является демиургом первого уровня, а создаваемая ею самой в данный момент под-Вселенная, то есть матрёшка первого фрактала, примерно может быть определена как «Жрать охота, да и этому дураку надо чего-нибудь приготовить». Нетрудно заметить, что этот фрактал не создан творцом напрямую, над его творением трудится демиург: но вот те параметры, по которым оно производится, равно как и методы творения, используемые демиургом, и сам демиург как таковой, – всё это находится в прямой зависимости от творца, и не может быть больше, чем он сам. В ходе явления творца народу, то есть своего вхождения на кухню, творец может вступить в контакт с творением, произнеся нечто вроде «Чо, опять омлет? Другого ничего не можешь сделать?», на что творение – оно же демиург первого уровня – отреагирует, например: «Блин, да я вообще щас делать ничего не буду!», завершая, таким образом, конструирование фрактала общей Вселенной по заданному чертежу.
