– Ну что, – сказал он, – приступим.

Я не собираюсь утверждать, что он меня изнасиловал, потому что я не тот человек, которого можно изнасиловать. Так есть, и так было всегда, я училась драться не для того, чтобы оказаться жертвой. Где-то когда-то я, должно быть, села, подумала и решила, что если человек намерен что-то изменить, то он должен сделать это сам. Потом Йонни сказал, что люди впадают в ярость не потому, что на них напали, а потому что они не умеют защищаться, и это была умная мысль, возможно, одна из самых умных мыслей, когда-либо высказанных в нашей деревне. А потом я стала ходить в этот их подвал. Если бы меня действительно изнасиловали, я бы никогда об этом не рассказала. Я бы душила эту тайну внутри, пока она бы не умерла, а однажды вечером, спустя время, будучи абсолютно трезвой, я бы надела свои черные кроссовки, черные свободные тренировочные штаны и черную дутую куртку, и мы с Йонни пошли бы, нашли этого ублюдка, задушили его ремнем и порезали на кусочки, а потом закопали бы вокруг пруда с чайками недалеко от деревни. Так что нет, я не могу в точности рассказать, что произошло в доме у моря в тот вечер, но уже тогда я понимала, что это не может быть концом, скорее это было началом, и что-то, видимо, завертелось, положило начало череде событий, которые поставят нас друг против друга, но вместе с тем некоторым образом и объединят.

Все заняло минут пять. Калисто соскользнул с меня и уснул. Я перевернулась, и меня вырвало на пол. Потом я тоже заснула. Приблизительно через полчаса мы оба проснулись. Калисто сел и с испуганным видом посмотрел на осколки, рвоту и кровь.

– Черт, – сказал он и с беспокойством взглянул на меня. – Это было черт знает что.

Он оделся и ушел в ванную. Вернулся с косметичкой и достал пинцет. Потом попросил меня сесть на диван и начал вытаскивать стекло из ран, так он, во всяком случае, сказал. И продезинфицировал их. Казалось, Калисто наплевать на кровавые пятна, оставшиеся на диване. Я смотрела на него, сидящего рядом, и его лицо было потным, пухлым и красным. Время от времени он бросал на меня виноватый взгляд. Я думала о том, что мне надо будет отомстить и как я смогу это сделать.

– Я должен тебе заплатить за это все, – сказал Калисто.

Я рассмеялась, и он, видимо, неправильно истолковал мой смех, потому что тоже засмеялся.

– Кажется, я совсем слетел с катушек, – сказал он, тряхнув головой. – Наверное, надо будет поговорить об этом с кем-нибудь.

– Может быть.

– Да. Полнейшее безумие. Уверяю тебя, я… Да, само собой, я заплачу за такси, которое отвезет тебя в отель. Но тебе придется подождать, пока они начнут ездить. Сначала должны расчистить дороги. Нужно убедиться, что раны не очень глубокие… Похоже, что нет… Просто царапины… Просто небольшие царапины и только.

Я смотрела на него, но он избегал моего взгляда.

Чуть позже мы уселись у камина. Калисто открыл бутылку минеральной воды и сделал салат, который мы съели прямо из салатника. Мы оба приняли душ, и Калисто застелил диван белым покрывалом, прикрывшим пятна. Казалось, в доме царит покой, как будто в нем происходили только мирные и немного скучные события. Калисто одолжил мне пижамную куртку, которая доставала мне до щиколоток, и в какой-то момент он уснул, раскинувшись своим огромным телом на шкуре. Я бы никогда не ударила спящего человека, но все же представляла себе, как я встаю и бью его ногой. Сильный, жесткий удар прямо в живот. Нога тонет в жире. Калисто открывает глаза, а я поднимаю ногу и пяткой бью его в лицо, крича от злости, так что эхо отражается от белых стен. Если делаешь что-то в этом духе, надо делать это быстро. Злоба – скоропортящийся товар, и если не избавиться от нее вовремя, придется с ней жить, а это как ходить на вечеринке с вонючим собачьим дерьмом, налипшим на подошве. Окружающие чувствуют вонь, и сам ты ее чувствуешь, и это не тот запах, который пропадает, когда ты к нему принюхался, наоборот.

Вдруг мне пришло в голову, что есть куда более надежный способ ранить Калисто. Я встала и осторожно, чтобы не разбудить его, прошла к нему в кабинет. Зажгла там свет. Вот она, рукопись. Напоминает сокровища короны в святая святых. Стоя неподвижно со свечой в руке, я перечитала отрывок про безумие. Потом оглядела комнатку и поняла, что стоять в кабинете Калисто перед рукописью этого писателя – это как стоять в центре сердца Калисто, держа в руке клещи. Можно перекусить любой сосуд, какой мне захочется. Я рассмеялась про себя. Затем сложила две стопки в одну и увидела заголовок: «Любовники-полиглоты». Интересно, что значит «полиглоты». Листы были жесткие и выглядели грязными и попорченными влагой, немного в пятнах, как будто лежали под дождем, а потом еще на них пролили чашку кофе. Я отнесла стопку в гостиную. Огонь в камине почти потух, мне пришлось раздуть его заново, чтобы приступить к задуманному. А потом я сожгла все страницы. Одну за другой бросала я их в огонь, начав с конца на случай, если Калисто проснется и отберет у меня то, что осталось. Пламя разгоралось, словно у него разыгрался аппетит. Листы один за другим летели в огонь, я успела заметить, что не все написано по-шведски, некоторые куски были на других языках, хотя я не знала, на каких именно. Иногда на одной и той же странице содержался текст на разных языках, предложение могло даже начинаться на одном языке, потом переходить на другой, а потом заканчиваться снова на первом. Было забавно видеть шведские слова, неожиданно проскакивающие там и сям, и другие слова, пролезающие среди шведских. Однако тогда у меня не было времени задумываться об этом. Я продолжала, пока все не сгорело и остались только сытые и довольные раскаленные угли, посверкивающие в камине. За спиной у меня лежал Калисто, и его живот делал его похожим на яичницу. Из полуоткрытого рта стекла струйка слюны. Теперь мы квиты, подумала я. Равновесие. Можно возвращаться в свой отель без окон.

Я легла рядом с Калисто и какое-то время лежала и смотрела на большие темные окна. Потом заснула. Через несколько часов я проснулась от того, что Калисто пошевелился. Сначала он сел, потом лег сзади меня и подтянул меня к себе. Я чувствовала его запах и теплое дыхание, согревавшее мне затылок.

– Ты захотела меня не за деньги, – прошептал он. – Абсолютно, чертовски невероятно. А я сделал тебе больно. Ты сможешь простить меня, Эллинор?

– Ладно, проехали, – сказала я.

Я снова заснула. Ночью я время от времени просыпалась и слышала, как снег шуршит за окнами. Все это время Калисто лежал, обнимая меня и дыша в затылок. Даже во сне его рука прижимала меня к нему.

Около семи я проснулась от нового звука. Что-то щелкало и потрескивало, и комната наполнилась серым светом, пробивавшимся сквозь легкую дымку.

– Это лопается лед, – пробормотал Калисто.

Последнее, что я заметила, прежде чем снова соскользнуть в сон, были длинные, темные трещины, которые начали покрывать море. Они быстро разбегались по льду в сторону идеального города.

В следующий раз я проснулась почти в десять. Калисто стоял надо мной с почерневшим лицом.

– Где рукопись? – спросил он.

– Какая рукопись?

– Я зашел в кабинет, она исчезла. Так что давай признавайся, где она. Говори, куда она делась.

– Я ее сожгла. Это моя месть за осколки.

Калисто уставился на меня. Его глаза были красноватыми, а волосы на лбу казались влажными.

– Что ты сказала? Что ты сделала? – задохнулся он. – Ты сказала, что ты…

– Да. Я ее сожгла. Ее больше нет.

– Ах ты чертова… Ты совсем чокнулась?

Я встала, избегая его взгляда. Он стоял передо мной, тяжело дыша.

– Успокойся, – сказала я. – это всего лишь рукопись.

– Ты сумасшедшая. Абсолютно, черт побери…

Я подняла руку, останавливая его.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я хотела избить тебя до смерти за то, что ты сделал, но вместо этого я сожгла пачку бумаги.

– Пачку бумаги? Ты называешь рукопись пачкой бумаги?