Здесь точно все очень странно, раньше я не понимала, что говорит в храме священник. В этот раз на православном богослужении мужчина в белом стоял за кафедрой и читал проповеди, точно как в фильмах. Я бы подумала, что это сон, если бы сердце не кольнуло с такой силой при встрече взгляда молодого пастора. Конечно, молодой относительно всех стариков, которые обычно ведут службы, а относительно меня ему около тридцати. Морщины на лбу и вокруг глаз выдавали его возраст, хотя прямая осанка и тело отказывались признавать факт старения. Его русые волосы были заделаны в аккуратный хвостик, а легкая щетина все никак не хотела превращаться в бороду. Кажется, мы обсуждали с ним важные вопросы мироздания, как раз в тот момент, когда я задумалась о вере. Если бы кто-то из городка узнал, о чем я думаю перед сном, меня бы выставили за ворота или обвинили в ереси
Служба напоминает мне прием у психолога или йогу, очень помогает расслабиться и выговориться. Знаю, что этот парень пришел сюда не сразу, он, как и все, искал смыслы, пьянствовал в местных кабаках и развлекался, пока не встал на путь истинный. Служба подходит к концу, ноги несут меня в семинарию, в жилой отдел. Я нахожу его в комнате, он молится и просит о всепрощении. Пастор встает:
– Зачем ты здесь?
– …
– Лучше выйди, ты знаешь, я не могу.
Я глажу его по щеке и улыбаюсь. Он разделывает свой хвост и целует меня. Мы закрываем дверь, я расстегиваю его сутану, он стягивает мою длинную юбку. Спустя мгновение мы грешим, внутри все горит. Спрашиваю, вдруг я тот самый искуситель, очередное испытание, на которое нельзя было поддаваться? Я вижу, как он мучается, как истязает все свое нутро, но как ему хорошо. Хотела ли я стать его кошмаром наяву? Конечно, нет. Оказывается, мне тоже может быть совестливо. Не представляю, мне так его жаль:
– Только не мучай себя, ты не виноват, – шепчу я.
– Все в порядке, ты еще слишком юна, чтобы брать на себя ответственность за содеянное
– Юна, но не глупа
– Мне было хорошо
– Я лучше пойду, прости
Вину я явно чувствовала больше, хотя, никому не изменила, да и конца света не особо боюсь. Главное, чтобы родня не узнала, хотя, со священником и не считается, наверное.
Вечером я решила прогуляться по саду, где от летних роз остались высохшие колючки. Там я встретила друга, который кидал камушки в мое окно. Рассказывать ему, или не стоит? А вдруг это и есть мой дом, моя настоящая жизнь, и тетушка Лара из лавки с пряничными человечками завтра узнает, что мы сделали с ее сыном, а потом дядюшка Феодосий, местный садовник, расскажет об этом электрику и полицейскому, они своим женам, те – своим детям и подругам. Нам придется бежать из города, жить в тайном постыдном браке, никогда не видеться с семьей и побираться на улицах. Нет, лучше я помолчу. Легла на колени друга, он легонько провел рукой по моим волосам, и я задремала.
Четвертое утро
Мне нравилось пить таблетки с зеленой оболочкой, которые стояли на полке возле кровати. В этот раз я проснулась в знакомом месте, но не дома. Черт, я не помню, как он выглядит. Те же кружки на столе, прохладный воздух из вечно открытого окна, разбросанные носки и письма, которые я не читала.
Увидела рисунки на стене, все были мрачные и удручающие. Они сдавливали стены в комнате, как и мои виски. Тут были все подростковые проблемы, от которых я так отчаянно убегала всю жизнь. Считала минуты, чтобы вырасти и забыть, как билась головой о батарею в школе, как меня выкидывали из компаний и как мысли в душе склонялись к эвтаназии. Если вы не учились в школе, вы не были на дне. Никогда не могла ответить обидчикам, стремилась улучшить отношения даже с самыми ужасными людьми, которые отравляли каждый день своим присутствием. Мне хотелось их убить – подсыпать яд, выстрелить в сортире, задушить. К выпускному все забылось, но нога все еще подергивается, а глаза моргают чаще, чем должны. Перед университетом прониклась волонтерским движением. Слушала каждого человека, собирала подарки в дома престарелых и пожертвования в психические клиники. В одном уютном магазинчике купила розовые мягкие тапочки со звездами, представляла, как их надевает пациент, и ему становится теплее. Боже, сколько воспоминаний!
Нашла свой дневник, сценарий к первому фильму про зомби и девушку в ночнушке, первые диски с играми и мои любимые пластиковые часы с электронным циферблатом. Я просидела тут до четырех часов вечера, пошла кухню, поставила чайник, услышала крики соседей на улице, – все было как и у любого взрослого. Чайник вскипел, подошла к нему со стаканом. Налила в него горячую воду, и стакан лопнул в моей ладони, порезав ее осколками и кипятком. Крик. Мои вопли были настолько драматичными, что любой режиссер взял бы меня в картину без раздумий. Я лежала, сосуды на голове вздулись, мне стало страшно. Обработала рану, села в угол и плакала, подтянув колени к подбородку. В глазах потемнело.
Очнулась поздним вечером от страха, что сойду с ума во сне. Никого не было рядом. Раньше постоянно думала об одиночестве, мечтала о своем священном изоляторе, но теперь, когда это случилось, я больше не романтизирую его. Я – подопытная. От этой мысли стало немного смешно, пришлось встать и открыть ящик с медикаментами. С первой попытки не получилось, на глаза попались выцветшие фотографии. Персонажи кадров заговорили со мной, мне задавали самые похабные вопросы, назвали сумасшедшей и попросили не мешать обществу. Разыгралась ли фантазия, или это действительно так. Да, я и вправду чокнутая истеричка! Ищу успокоительные, их нигде нет. На улице темнеет, электричество вырубили, я с фонарем в зубах будто в фильме ужасов бегаю по дому, и не могу найти эти дурацкие упаковки! От нервов и страха панической атаки (читала, что это плохо для здоровья) я искусала губы в кровь. Привкус железа никак не помогал откопать металлическую оболочку в груде микстур, шприцов и мазей. И тут я поняла – панацея упала за ящик. Беру огромный пинцет, рыдаю, кричу, ничего не выходит. Засовываю туда руку, но не могу вытащить обратно. Отчаяние. Последние попытки, боязнь задохнуться, обморок.
Резкий отвратительный запах. Передо мной кричащие соседи с улицы с вопросом в глазах. Смешно. Они все равно ничего не понимают, эти душевные страдания не для тех, кто предпочитает батон полезным отрубям. Рука онемела, мне пытаются помочь, но я продолжаю смеяться в лицо их глупости. Вызывают врача, привозят в какую-то непонятную больницу.
Попросила сигарету. Правда, так не хочется позориться, ведь курить я не умею, но для образа подходит идеально. Спрашиваю доктора, где тут листочек с карандашами, он говорит на другие темы. Я нетерпеливо рассматриваю кабинет, и думаю, стоит ли продолжать эту игру. Снова смеюсь от его вопроса про какие-то шарики, мы что тут день рождения отмечаем? Закуриваю сигарету, странно, но все получается. Врач говорит, что я притворяюсь. Нет! Я правда сумасшедшая, пожалуйста, заберите меня в клинику хотя бы на месяц. Валяюсь у его ног, он вкалывает мне снотворное, я закрываю глаза. Как проверить притворщика – наврите о препарате. Он так и сделал, это были витамины, или вообще пустышка. Меня вычислили и отправили домой.
Зашла, закрыла дверь и переобулась в мягкие розовые тапочки со звездами. Как в них тепло! Спокойной.
Пятое утро
Голова заметно кружится и подташнивает от этих перемен. Сегодня я в нежном городе, как его называют приезжие, но я бы сказала, что он мрачный, серый и заводской. Спальные районы с облезлыми многоэтажками стояли около вокзала, на который я приехала после пробуждения в двухэтажном деревянном доме 1937 года. На втором этаже в трехкомнатной квартире на скрипучем диване в старой комнате. Чисто, пахнет блинчиками и счастливым детством. Такие родные ковры и графин с водой на кухне, что я почти вспомнила, как бегала здесь за котом Маркизом и вырезала наряды для бумажных кукол. Старшие сестры впервые дали попробовать мне хуба-бубу и показывали, как надувать жвачку. Если не выйти отсюда, я точно загрущу, пусть светлой грустью, но загрущу. Взяла темно-синий плащ с вешалки и вышла на улицы неприветливого города.
