Как соприкосновение с волшебством, или, вернее, с колдовством, в понимании ребенка, запомнился один эпизод.

Еще совсем маленького Сашу чрезвычайно мучила пупочная грыжа, с которой доктора без операции ничего поделать не могли, и мать отправилась с ним к местной знахарке для лечения заговором. Знахарка оказалась древней старухой с иссохшим, морщинистым, серым лицом и худыми, жилистыми руками. Всем своим видом, сгорбленной старческой фигурой, она напоминала колдунью.

Саша лежал на старой металлической, застланной обветшалым сырым бельем кровати, в темной, мрачной, маленькой комнате с обшарпанными обоями и с ужасом смотрел на склонившуюся над ним "колдунью". Последняя долго что-то нашептывала, не то молитвы, не то заклинания, осуществляя пассы руками над распластанным детским тельцем. В завершении вдруг перекрестила Сашу и положила на него свои некрасивые, как казалось, даже страшные руки. Однако эффект оказался, вопреки ожиданиям, прямо противоположным. Все тело ребенка наполнилось приятным теплом, боли прекратились, слезы высохли как-то сами собой. "Колдунья" вдруг улыбнулась мягкой, доброй улыбкой, страх сменился ощущением радости, и чувство благодарности к этой, Саша знал уже точно, хорошей и волшебной бабушке переполняло его настолько, что даже неприветливая комната стала как будто светлее и приятнее. Как ни странно, но грыжа действительно исчезла через день или два, так что о ней и вовсе позабыли. Однако волшебная старуха с добрыми глазами запомнилась, и как потом, через много лет понял Александр Александрович, именно она принесла первый осознанный опыт знакомства с неким сверхъестественным, удивительным и непонятным.

Запомнилась фраза, брошенная знахаркой на прощанье: «Смотрите, мамаша, ребенок непростой, работать с ним больно трудно. Сила, что ли какая – то с ним?! Ну, с богом, а то я умаилась вся, полежать нужно».

В целом, воспоминания Сан Саныча о детстве были самыми радужными. Весь мир тогда казался ему огромным и красивым, наполненным великолепными цветами, исполинскими деревьями, волнующими звуками полей и лесов, волшебным пением птиц, таинственным шелестом и жужжанием насекомых, которые представлялись ему настоящими пришельцами из страны сказок. Саша был окружен вниманием, заботой и любовью близких. Рядом всегда была нежная мать, которая напоминала добрую волшебницу. Все вокруг светилось радостью. Но, вместе с тем, сквозь иллюзию благополучия изредка прорывались ощущения присутствия чего-то тревожного и даже пугающего. То вдруг зазвучит грубое, оскорбительное слово, то в крик разругаются соседи, то явится взору во всей своей неприглядности чья-нибудь бедность и нищета, то пройдет мимо больной и несчастный человек. И тогда непонятное, но неведомо откуда знакомое, как будто давным-давно изведанное чувство щемящей тоски охватывало сердце Саши и наполняло непреодолимой жалостью ко всему ущербному, страдающему и болезненному на свете.

Таков был Александр Александрович Козлов, и жизнь ему пришлось проживать непростую, полную испытаний и таинственных происшествий…

Москва посерела от стелящегося по крышам домов тумана. Холодный осенний дождь, обостряя сезонную депрессию, утопил последние надежды горожан на наступление спасительного тепла.

Дверь в здание военной прокуратуры за спиною Александра Александровича со скрипом закрылась, заглушив гул беспокойной конторской суеты. Он поднял лицо, мокрое от дождя, и с удивлением, будто впервые, посмотрел на низкое свинцовое небо, источающее, как теперь казалось, очищающую и бодрящую влагу.

Неужели, свободен?!

Разве мог он когда-нибудь подумать или представить, что окажется в роли обвиняемого? Он, который считал своими идеалами долг, честь, совесть, справедливость, а в людях всегда ценил, прежде всего, порядочность и доброту. Он, который никогда не брал чужого и с отвращением относился ко всякому проявлению нечистоплотности и воровству, в каком бы то ни было виде. Как случилось, что его обвинили в столь тяжких преступлениях? Что стало со страной, где он родился и вырос, за которую воевал и которую любил? Что это – наваждение или закономерность, сужденное испытание? Вот уж верно гласит пословица, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, в самую точку.

И все же вот она, свобода! Давно не испытываемое чувство радости переполняло Александра Александровича. Он шел уверенной походкой, рассекая густой, насыщенный запахами бензина и прелой листвы московский воздух. За последнее время многое пришлось пережить и передумать. И то, что происходило в минувшие дни, эти странные события постепенно вписывались в логику всей его необыкновенной жизни и давали ключ к тому, чего он усиленно и настойчиво искал многие годы.

"Необходимо все еще раз хорошо обдумать, – напряженно размышлял Сан Саныч, – найти свой путь и трудиться, чтобы исполнить предначертанное. Только бы стать достойным доверия, только бы не изменить себе! Неужели все перенесенные страдания и испытания, мучительные искания истины будут рано или поздно вознаграждены?! Надо верить! Нет ничего сильнее веры! Но все же, когда все это началось, где начало пути, был ли правильным сделанный выбор?"

Это случилось вскоре после того, как Саше исполнилось семь лет. У него вдруг неожиданно разболелся живот. Неоднократные визиты врачей не прояснили диагноза, и больного, как потом выяснилось, с многодневным опозданием все-таки направили в больницу. Таким образом, Саша после бурных прощаний с рыдающей матерью оказался в коридоре хирургического отделения, так как свободных коек в палатах, как водится, не оказалось. У Саши болел живот, голова и вообще весь он горел в лихорадке и чувствовал себя абсолютно одиноким и несчастным. Огромный серый, затемненный и холодный коридор с высокими потолками пугал своей гулкостью и неприветливостью. С шумом снующие взад и вперед дети, которым до Саши, естественно, не было никакого дела, вызывали желание куда-нибудь спрятаться или, еще лучше, совсем исчезнуть. Мир вокруг вдруг стал враждебным и даже опасным в своей неопределенности. Сознание, казалось, вот-вот померкнет и принесет спасительное забвение. Бедный мальчик спрятался с головой под одеялом, но забвения не наступало…

И тут появился пожилой доктор в белой накрахмаленной шапочке и больших очках на веревочке. Глаза у него были грустные, усталые, но внимательные и спокойные, и от всей крупноватой и несколько нескладной фигуры доктора веяло теплом и уверенностью. Мягкие быстрые руки ощупали впалый мальчишеский живот, и Саша услышал эти слова: « Гангренозный аппендицит, перитонит, срочно на операцию».

Пожилая медицинская сестра, очень нервная и раздраженная из-за беготни детей, периодически сердито покрикивая на них, привычными, доведенными до абсолютного автоматизма, движениями сделала сморщившемуся от боли Саше назначенные доктором инъекции. При этом она не проявила никаких эмоций, как будто перед ней был не маленький пациент, а неодушевленный манекен, и молча, удалилась в темноту коридора, откуда вскоре выплыли две заспанного вида санитарки. Застывшего от ужаса и полного непонимания происходящего Сашу поместили на холодную, застеленную пожелтевшей простыней каталку, и повезли навстречу неизвестности. Над ним медленно проплывали тусклые огни приглушенного больничного освещения, сменяющиеся провалами неожиданно обрушивающейся темноты, каталка подпрыгивала и скрипела, как несмазанная телега, и этот путь по длинным коридорам, хранящим память о многих человеческих страданиях, казался вечностью.

Тем не менее, «вечность» закончилась просторной, в голубом кафеле, операционной, в которой деловито суетились люди в длинных белых халатах с лицами, до глаз закрытыми марлевыми масками. Они напоминали Айболита с картинки из детской книжки, которую читала Саше мать, но воспоминания о сказке в данный момент никак его не успокаивали. Он испуганно глазел на столик с медицинскими инструментами, холодно поблескивающими сталью под лучами большого, прикрепленного над операционным столом, круглого светильника с множеством слепящих глаза ламп.