– У вас хорошая память, мисс де ла Молль, – сказал Гарольд, чувствуя немало радости от того, что этот случай ей запомнился.
– Очевидно, не лучше вашей, полковник Кварич, – последовал быстрый ответ. – К тому же здесь встречаешь так мало незнакомых людей, что они, естественно, запоминаются. Здесь у нас ничего не происходит – время проходит, вот и все.
Тем временем старый сквайр, который жутко суетился по поводу своей шляпы и палки, которую он умудрился с грохотом уронить на каменные ступени, отправился переодеться, бросив на ходу Иде, чтобы она приказала подавать ужин, так как он будет через минуту.
Соответственно, она позвонила в колокольчик и велела горничной через пять минут принести суп и поставить еще один прибор. Затем, повернувшись к Гарольду, рассыпалась перед ним в извинениях.
– Не могу сказать, какой ужин вам подадут, полковник Кварич, – сказала она. – Со стороны моего отца это просто некрасиво. Он никогда не предупреждает, что собирается пригласить кого-то на ужин.
– Нет-нет, – поспешно ответил он. – Это я должен извиниться, я свалился на вас как… как…
– Как волк на овец, – предложила Ида.
– Да-да, именно так, – искренне продолжил полковник, глядя на свою куртку, – но не в пурпуре и золоте.
– Боюсь, – продолжала она, смеясь, – что вас не слишком хорошо накормят за все ваши труды, а насколько я знаю, солдаты – любители плотно поужинать.
– Откуда вы это знаете, мисс де ла Молль?
– О, от бедного Джеймса и его друзей, которых он привозил сюда. Кстати, полковник Кварич, – продолжила она, и ее голос чуть дрогнул, – вы были в Египте, я знаю, потому что я так часто видела ваше имя в газетах. Вы когда-нибудь встречали там моего брата?
– Я немного его знал, – ответил он. – Но только совсем немного. Я не знал, что он ваш брат или, если на то пошло, что у вас был брат. Он был бравым офицером.
Чего полковник однако не сказал, так это, что Джеймс де ла Молль был одним из самых сумасбродных и экстравагантных молодых людей в экстравагантном полку, и по этой причине Кварич избегал его общества в тех немногих случаях, когда судьба сводила их вместе. Возможно, Ида, с ее женским чутьем, догадалась по его тону, что за этим замечанием что-то стоит, во всяком случае, она не стала расспрашивать полковника о подробностях их короткого знакомства.
– Он был моим единственным братом, – продолжила она. – Нас всегда было только двое, и, конечно, его смерть стала для меня большим ударом. Отец так и не оправился от него, хотя… – и она внезапно умолкла и положила голову на руку.
В этот момент они услышали, как сквайр спускается по лестнице, крича что-то на ходу слугам.
– Тысяча извинений, моя дорогая, тысяча извинений, – проревел он, входя в комнату, – но если ты простишь мне подробности, я был совершенно не в состоянии обнаружить местонахождение некой необходимой части мужского гардероба. А теперь, полковник Кварич, вы возьмете под руку мою дочь? Впрочем, стоп, вы не знаете дорогу – давайте лучше я вас поведу.
С этими словами он вышел из вестибюля и, повернув налево, повел их по длинному коридору в столовую. Это помещение с его дубовыми панелями было похоже на вестибюль, но стены здесь были увешены фамильными и прочими портретами, включая весьма любопытную картину самого замка в том виде, как тот выглядел до его разрушения во времена Кромвеля. Картина эта была написана на массивной дубовой доске и задумана в весьма причудливом и торжественном стиле. На переднем плане неизвестный художник изобразил оленей и лошадей, которые, согласно любому правилу пропорции, были примерно вдвое больше ворот замка. Очевидно также, что картина была древнее нынешнего дома, построенного в конце семнадцатого века, и, вероятно, была перенесена на свое теперешнее место из развалин замка.
Как бы то ни было, она давала весьма наглядное представление о том, каким было это родовое гнездо семейств Буасси и де ла Молль до того, как Круглоголовые сравняли его с землей. Сама столовая была вместительной, хотя и не большой. Свет проникал в нее через три узких высоких окна, выходящих на ров, а сама комната производила впечатление солидности и комфорта. Массивный стол из черного дуба, необычайной прочности и веса, дополнял буфет из того же материала и, очевидно, одного с ним времени, причем оба предмета мебели были, как гордо сообщал своим гостям мистер де ла Молль, реликвиями замка.
На этом буфете стояли несколько предметов старинного, массивного серебра, на каждом из которых были грубо выгравированы три сокола или герб семьи де ла Молль. Один предмет, очень старый поднос, украшал герб Буасси – раскидистый дуб на претенциозном геральдическом щите, призванный показать, что он здесь еще со времен того де ла Молля, который в правление Генриха Седьмого приобрел эти земли, женившись на наследнице рода Буасси.
Разговор за ужином, который, надо сказать, был довольно прост, повернулся таким образом, что старый сквайр вручил Гарольду Кваричу поднос, чтобы он мог лучше его рассмотреть.
– Весьма любопытно, – произнес он. – И много у вас подобных вещей, мистер де ла Молль?
– Вообще-то нет, – ответил тот. – А жаль. Все остальное пропало во времена Карла Первого.
– Полагаю, пошло на переплавку, – предположил полковник.
– А вот и нет, что довольно странно. Вряд ли его переплавили. Скорее оно было где-то спрятано – я не знаю, где, или, возможно, его продали за деньги, а деньги спрятали. Но как только мы поужинаем, если вы не возражаете, я расскажу вам одну историю.
Соответственно, когда слуги сняли со стола скатерть и по старинке поставили вино на голую деревянную столешницу, сквайр начал свой рассказ, суть которого состояла в следующем.
– Во времена Якова Первого семья де ла Молль находилась на пике своего процветания, по крайней мере, в том, что касается денег. На протяжении нескольких предыдущих поколений представители семьи избегали любого активного участия в государственных делах и довольно скромно жили на доходы с земель, которые в то время были весьма обширны, и таким образом скопили состояние, которое для тех времен можно справедливо назвать баснословным. Таким образом, сэр Стивен де ла Молль, дед сэра Джеймса, который жил во времена Якова Первого, завещал своему сыну, тоже Стивену, сумму не менее двадцати трех тысяч фунтов золотом. Этот Стивен был жутким скрягой, и, согласно преданию, он за свою жизнь утроил эту сумму. Во всяком случае, он умер богатым, как Крёз, будучи ненавидим как арендаторами, так и всеми местными жителями, что не удивительно, если учесть, что джентльмен столь громкого имени и положения, как этот сэр Стивен, запятнал себя столь позорным занятием, как ростовщичество.
– В следующем наследнике, сэре Джеймсе, старый дух де ла Моллей, похоже, возродился, хотя совершенно ясно, что он ни в коем случае не был расточителен, а наоборот, бережлив, и хотя и старался оставаться на высоте положения, в отличие от своего дяди, он отказывался пачкать руки таким подлым занятием. При дворе, вероятно, по причине своего богатства, он попал в фавор к Якову Первому, к которому постепенно проникся великой преданностью и у которого купил баронетство. Лучшим доказательством этой преданности является то, что он дважды давал королю в долг крупные суммы денег, которые никогда не были возвращены.
Однако при восшествии на трон короля Карла сэр Джеймс покинул двор при обстоятельствах, которые до сих пор не ясны. Говорят, что сочтя себя оскорбленным неким унижением своей чести, он довольно резко потребовал назад деньги, которые в свое время ссудил Якову. После чего король со свойственным ему сарказмом поздравил его с тем, что дух его дяди, сэра Стивена де ла Молля, чье имя до сих пор было притчей во языцех, очевидно, воскрес в их в семье. Сэр Джеймс побелел от гнева, отвесил поклон и, не сказав ни слова, покинул двор, и больше не вернулся туда.
Прошли годы, и Гражданская война была в самом разгаре. Сэр Джеймс упрямо отказывался занимать в ней чью-либо сторону. Он так и не простил оскорбления, нанесенного ему королем, ибо, как и большинство представителей их рода, о которых говорили, что они никогда не прощали обид и никогда не забывали доброты, он был человек упрямый и поэтому не пошевелил даже пальцем в поддержку короля. Но еще менее он был расположен помогать Круглоголовым, которых ненавидел лютой ненавистью. Между тем время шло, и, наконец, загнанный в угол Карл, зная о его огромном богатстве и влиянии, был вынужден написать сэру Джеймсу письмо, обратившись к нему за поддержкой и особенно за деньгами.
