– А что скажешь про последний звонок, данные на который ты стер, не понимая, что у нас есть программы, восстанавливающие их? Разговор мы восстановить, естественно, не можем. Нет пока таких программ. Но сам факт того, что он состоялся, этот звонок подтверждает. Разговор длился всего восемнадцать секунд.

– Я тебе ничего про это не скажу потому, что ничего не стирал. Последний раз пользовался смартфоном только на позапрошлой неделе. Кажется, в пятницу. Домой звонил. С женой разговаривал. Это было еще до выхода на операцию.

Россомахов умышленно перешел на «ты», отвечал старшему следователю в его же манере разговора и даже тон повысил, как тот. На слове «тебе» он умышленно сделал ударение.

– В какое время группа вышла на операцию?

– В двадцать два сорок пять. Я даже на часы посмотрел. Мы четко придерживались графика, пока не нарвались на минное поле.

– А в какое время вы отнесли в разведотдел дивизии мешок с телефонами и документами? – Старший следователь снова перешел на «вы», но говорил по-прежнему, с обвиняющим напором.

Этот напор весьма не нравился Россомахову. Подполковнику хотелось держаться точно так же.

– Точно сказать не могу. Примерно за полчаса до выхода. Плюс-минус десять-пятнадцать минут.

– Звонок с вашей трубки господину Лопесу был совершен в двадцать два шестнадцать. По времени вы успевали…

– Вы хотите сказать, что за то время, пока мы проходили через нейтралку, бандиты успели и подкрепление подбросить, и даже подступы к своему лагерю заминировать? – Подполковник тоже снова перешел на «вы», но ударением это обращение уже не выделял.

– Я не знаю, с какого телефона вы звонили раньше. Может быть, с аппарата какого-то бойца диверсионной группы, которого подставили или сами же застрелили, чтобы не было свидетеля. Может быть, еще с чьего-то. Те мобильники, которые находились в пресловутом мешке, мы, естественно, проверим. Но чтобы нам не выполнять лишнюю работу, я все же советую вам признаться сразу и не загружать занятых людей. У нас и без вас хватает забот. Ну так что, признаешься? – уже откровенно грубо спросил полковник, снова уперся локтями в столешницу, вытянул шею, приблизил голову к Россомахову, пытаясь насквозь пронзить его холодным змеиным взглядом.

Подполковник слегка рассеянно и расслабленно посмотрел на окно, потом точно так же на полковника, внезапно резко ударил того предплечьем в вытянутую шею и попал, куда и хотел, точно в сонную артерию. Голова Савелкина как была наклонена вперед, так и упала. Его нос воткнулся в настольное оргстекло, из него побежала струйка крови.

Хорошо было бы ударом по затылку это пятно по столу размазать и разбрызгать. Но, во-первых, Виктору Васильевичу не хотелось самому руки марать и в дополнение к этому еще и чужой кровью обрызгаться. Во-вторых, Россомахов много раз слышал, что повторный удар делает перенос болевого шока на новый участок, и оттого человек быстрее приходит в себя. А скорое возвращение Савелкина в сознание было подполковнику не выгодно. Поэтому он удержался.

– Извини, полковник, но ты меня сильно утомил, – сказал Виктор Васильевич, наклонившись к диктофону. – Нельзя быть таким упертым и непроходимо глупым.

Он схватил со стола свои документы и телефон, пошарил на поясе и под мышкой у полковника, отыскивая пистолет, но нашел его только в кармане гражданского пиджака. В другом кармане обнаружился бумажник, битком набитый долларами.

Россомахов сунул все это в свой карман, легко запрыгнул на подоконник и сразу посмотрел вниз. Асфальт на тротуаре был неровный, местами выломан, побит то ли пулями, то ли осколками, но в целом оказался вполне пригоден для удачного приземления.

На улице были люди. Но едва ли кто-то из них, даже военных, решился бы задержать человека, выпрыгнувшего из окна штаба, со второго этажа. Тем более иностранца. Никто не сможет сразу понять, что на втором этаже произошло. Вдруг там просто пожар, и люди спасаются? По крайней мере один человек рискнул так поступить.

К русским советникам и специалистам в Сирии относились хорошо. А других европейцев здесь по сути дела и не было. Во всяком случае по эту, правительственную сторону фронта. Все, кто увидит прыжок, определят в этом человеке русского.

Виктор Васильевич еще раз глянул вниз. Конечно, высоковато, больше четырех метров будет. Может быть, даже пять, учитывая, что прыгать предстоит с подоконника, а не с уровня пола.

Однако он спрыгнул легко и приземлился удачно. Виктор Васильевич не стал дожидаться окриков или выстрелов из окна, быстрым шагом двинулся к повороту улицы и сразу увидел подполковника Личуткина, стоявшего на небольшом штабном крыльце. Похоже было на то, словно бы тот именно его дожидался.

Россомахов знал и даже сам не раз видел, что офицеры штаба выходят курить в другую дверь, находящуюся в том же холле, что и главная, только выводящую во двор. Там, на широком бетонном крыльце, стояло и специальное ведро для окурков с какой-то надписью сбоку. Она была сделана по-арабски, справа налево и окольцовывала все ведро наподобие рисунка.

Но полковник почему-то вышел на главное крыльцо. Взгляд его при виде Виктора Васильевича выражал удовлетворение, понимание, но никак не враждебность. Личуткин не предпринимал никакой попытки к задержанию беглеца, ничего никому не крикнул. А ведь на улице было немало военных, и практически все они имели при себе оружие, то есть могли стрелять на поражение или же помочь в задержании.

Полковник быстро и в то же время плавно, навесом что-то бросил в сторону Россомахова. Тот уже оценил взгляд полковника и поймал брошенное на лету, понимая, что это вовсе не граната, судя по размеру.

– Машина напротив стоит, – тихо сказал Василий Андреевич.

Его сосед по лестничной площадке в далекой Москве понял эти слова скорее по движению губ, нежели расслышал их. Он разжал ладонь, увидел ключ от автомобиля и сразу шагнул туда, где тот стоял.

– Не та машина! Ваша впереди. За углом смартфон выбросите. Иначе по биллингу отследят и найдут, – уже громче произнес Личуткин, сразу после этих слов резко повернулся и вошел в штаб.

Дескать, я ничего не видел, не слышал и не знаю. Спокойно иду по своим делам и даже не попытаюсь завести с кем-то интереснейший разговор о почтовых марках.

А что, в самом-то деле, тут произошло? Лень было человеку по лестнице спускаться, вот он и спрыгнул с подоконника. Эка невидаль!

Виктор Васильевич поднял с земли свой пластиковый пакет, подождал, когда машина Личуткина приблизится к внутридворовой парковке, но направился не сразу туда, а в сторону дорожки, ведущей от нее к подъезду. Он в сторону парковки не смотрел, но при этом отработанным методом рассредоточил свой взгляд так, что мог периферийным зрением охватить сектор до двухсот градусов. Такова обычная манера слежения, отрабатываемая в военной разведке.

Это позволило ему, пусть и без резкости, необходимой для обычного зрения, заметить, как полковник Личуткин вышел из машины с большим и тяжелым портфелем в руках, остановился, по-хозяйски осмотрел машину, даже сзади под нее заглянул, потом поднял руку и нажал на кнопку, включающую сигнализацию. Та по-кошачьи мяукнула. Щелчок показал, что на всех пяти дверцах автомобиля закрылись стопоры замков.

Василий Андреевич, важно вышагивая и помахивая объемным, явно нелегким портфелем, направился к подъезду. Виктор Васильевич шел ему наперерез. Он правильно просчитал скорость и расстояние, верно совместил эти величины. Встреча произошла неподалеку от поворота на узкий тротуар, ведущий к подъезду. К счастью, на скамейках, стоящих по двум сторонам этого тротуара, никто сейчас не сидел. Подполковник Россомахов увидел и учел это заранее, просчитывая место встречи с сослуживцем.

– Добрый вечер, Василий Андреевич, – тихо произнес подполковник.

Его сосед, задумавшийся о чем-то своем, от неожиданности резко остановился и даже портфель выронил. В нем тут же что-то глухо звякнуло, и этот звук привел Личуткина в чувство.