Едва солнце, как хохлатка, выставило в окно свою макушку, помахивая корзинкой со старым бабушкиным рушником на удачу, я заспешила на базар… Центральную часть крытого рынка занимали всё те же откалиброванные фрукты и овощи, сошедшие со стандартных конвейеров турецких и польских «биофабрик», но всё же кое-где белели ряды сала: свежего, подсоленного и копчённого с чесночком.

Сало достойно оды, поэмы!

Лет сорок тому назад его заворачивали в холщовые тряпицы и коптили на ольховых, сосновых и можжевёловых опилках. У каждого хозяина был свой секрет приготовления копчёного сала. Но сегодня мой нос привёл меня к прилавку, за которым стояла румяная, пышногрудая молодуха и бойко стрекотала по телефону. Мечтательное настроение и потрясающий запах копчёного сала заставили меня спокойно простоять у прилавка минут пять, терпеливо слушая болтовню молодой женщины, абсолютно не обращавшей на меня внимания. Потеряв надежду быть обнаруженной, я начала действовать: решительно взяла в руки кусок сала и понюхала его.

– Тю! Чаго лапаешь, не паложено покупателям лапать товар, видишь, занятая я, щчас. Всё равно лепей маяго сала на рынке не знойдешь, а потом метнись гроши разменяй, а то раницей сдачи у мяне зусим нету. Иди-иди к Дуське в ларёк – она табе разменяе, – не прекращая свой разговор по телефону, прогэкала молодуха.

Ожидание чуда разбилось. Улыбка моя упорхнула в далёкое детство.

– Что расстроилась, красавица, у меня сало не хуже, чем у Ядвиги, – услышала я приветливый голос. – Подходи: всё сама посмотришь и выберешь, в обиде не будешь. Я здесь один шучу и смеюсь, поэтому и зовут Зубоскалом, а мамка кличет Ахмедом: мать – белоруска, отец – азербайджанец, – махнул мне рукой, улыбаясь от уха до уха, чернявый парень у прилавка напротив.

От сердца отлегло, появился свет маяка-улыбки на лице продавца.

– А помидоры настоящие, грунтовые у тебя есть, Ахмед? – спросила я его, с сомнением глядя на одинаковые, почти без запаха помидоры.

– Вах! Конечно, есть. Видишь, помидор воробей клюнул – значит, грунтовые. Разве шалаш с порванной плёнкой, где выросли эти помидоры, можно назвать парником?! – продолжал балагурить парень. – А если честно, то иди, хозяйка, за ворота крытого рынка, там под небом, на воле, у местных жителей ещё можно найти настоящие продукты: и сало, на можжевельнике копчённое; и масло подсолнечное душистое; и яйца только что из-под счастливой курицы, петухом топтанной; и зелень-мелень разную; и редиску ядрёную с огурчиками сладкими. Что захочешь, то и купишь. И ландыши там продаются с запахом весны! А помидор этот клюнутый на удачу бери и не переживай из-за грубости людской – тяжело здесь люди живут, безрадостно, вот и не улыбаются вовсе.

Вокруг рынка расплескалось море торговли, где всё, что я хотела, кроме свежей речной рыбы, то и купила. Обмелел Днепр с притоками, и рыба куда-то исчезла, как, впрочем, и крепкие молодухи в цветастых платках – стали старухами, суетливо прячущими деньги за товар. Увы, улыбка Ахмеда так и осталась единственным маяком смеха на этом рынке-море.

Дотащив домой наполненную доверху корзину с продуктами, я обзвонила школьных подруг, ещё откликающихся на старые городские телефоны, пригласила их на вечер воспоминаний и начала готовить обед.

Что за стол в Беларуси без драников?!

Вначале я натёрла картошку и лук на мелкой тёрке, потом на чёрной, чугунной сковороде поджарила драники на густом, тёмном, деревенском растительном масле. Затем приготовила начинку из обжаренных кусочков копчёного и свежего сала для картофельного пирога, состоящего из нескольких слоёв драников. Далее залила всё это свойской сметаной и, за неимением настоящей деревенской печи, поставила в духовку. Сквозь открытое окно кухни запах такой силы и вкусности вырвался наружу, что аж коты со всей округи собрались и начали жалобно мяукать, выклянчивая чаевые. Пришлось спуститься во двор и накормить эту ораву кусочками жареного сала и драниками.

За окном, как начищенный солидолом пятак, сверкало солнце. К пяти вечера начали подтягиваться школьные подружки. Собралось нас из всего класса только четверо. Люся – моя соседка и лучшая подруга детства, красивая, спортивная брюнетка, бабушка двух замечательных внучек и, по совместительству, заведующая конструкторским бюро. Наталья – яркая блондинка, раньше нас всех вышедшая замуж, вырастившая троих детей, не работавшая ни одного дня, потрясающая хозяйка, жена и мастерица. Галка – маленькая, толстенькая, озорная певунья, выдумщица и хохотушка.

Люся появилась первой; она притащила золотистый луковый пирог и здоровущую тарелку вкуснейшего салата.

– Все овощи свои, с дачи, только вчера сорванные с грядки. Здесь редисочка первая, весенняя; огурчики пупырчатые, медовые, салатик нежнейший, ну и, конечно, трава-мурава: крапива молодая, мята, лучок зелёненький, петрушечка кучерявая и семечки тыквенные сверху. Да, всё полито маслицем подсолнечным, что сосед мой по даче, Василий Петрович, выжимает. Золотые у него руки, как из начальников цеха ушёл, так и мастерит различные механизмы: маленькие трактора, косилки, хлебопечки, – бойко рассказывала Люся, по-хозяйски выставляя яства на стол.

– Косилки – это здорово, а то я сегодня со страха чуть было ноги не протянула, – попыталась пошутить я. – Возвращаюсь с рынка, смотрю: по нашему скверу идут цепочкой здоровые мужики, одетые в камуфляж и армейские высокие ботинки, на головах у них такие защитные шлемы, как у спецназовцев, а в руках – длинные штуки, похожие то ли на миноискатели, то ли на инжекторы для дезактивации. Всё, думаю, что-то случилось: военные в городе.

– Ничего-то ты не знаешь, Пропажа, давно тебя не было. Это у нас так траву косят, – серьёзно, нахмурив брови, объяснила Люся, назвав меня старым детским прозвищем.

– Дзинь!.. – звонок в дверь. Это пришла Наталья. Она бережно внесла большущую сумку, достала из неё плоский контейнер, завёрнутый в фольгу, и водрузила свою «летающую тарелочку» на стол. И оттуда потёк очумелый, давно забытый запах детства… Перед глазами стоял мой дед, вернувшийся с рыбалки с десятком сопливых ершей, которых потом бабушка жарила на большой чугунной сковородке в печи. Как маленькая женщина умудрялась держать ухватом эту тяжеленную конструкцию над углями, не уронив и не перевернув, для меня по сей день остаётся загадкой!

– Наташка, не может быть, неужели это жареные ерши?! – заверещала я.

– Да, девчонки, это ерши: сын сегодня на зорьке наловил, а я поджарила, правда не в печи, но все равно хрустят, как семечки. Ну что, удивила я вас, подружки?! – довольно сощурилась Наталья. – Галка, как всегда, опаздывает?

– А вот и не опаздываю! – звонко закричала с порога Галина. – У вас дверь нараспашку? Пахнет – можно с ума сойти! Приготовить я ничего не успела, зато принесла наше любимое полусладкое шампанское! Маму твою видела, хозяюшка, на скамеечке сидит у подъезда, ножками болтает, прямо как баба Фира сорок лет тому назад. Помните бабу Фиру, девчонки?

Бабу Фиру помнили все. Она была потрясающей старушенцией. Всегда с причёсочкой, ярко накрашенными губами и янтарными бусами на шее. Если не сидела на скамейке возле подъезда, то смотрела в окошко своей квартиры на первом этаже. И любой прохожий мог попросить у неё воды или просто пустой стакан, чтобы пивка попить с другом, а нас, детей, она кормила латкес и пирогами с рыбой. А сейчас постучать в окна первого этажа нельзя – везде решётки стоят, подъезды закрыты на кодовые замки. Даже если убивать будут, никто окно не откроет и не отзовётся. Водичку только в магазине купить можно или из лужи попить. Заснувших же на скамейке у подъезда подвыпивших и загулявших мужичков, которых жены домой не пустили, баба Фира накрывала стареньким одеяльцем. А потом подымалась в квартиру к строптивой жене и уговаривала её забрать мужа, потому что «так поступать приличная женщина не должна – другая подобрать может, поскольку завалящих мужиков не бывает, а случаются глупые и одинокие женщины».