– Какие потрясающие люди жили в этом доме, шутить умели, – продолжала озорно Галка. – Уехали многие. Из нашего класса в городе осталось всего человек десять, а остальные – кто в России сейчас обитает, кто в Европе, кто в Америке, кто в Канаде, ну и, конечно, в Израиле много нашего народу. Помните, подружки, как на зимние каникулы, на втором курсе, к бабе Фире внук Илья приехал из Ленинграда?
И внука Илью вспомнили… Шампанское лилось рекой, салатики быстро исчезали, беседа набирала обороты…
– А то! – расхохоталась Наталья. – Это когда мы на танцульки у неё собрались?
И «девчонки» наперебой начали вспоминать, как натанцевались и плюхнулись за стол чай пить с пирогами. Морозище тогда на улице стоял градусов под тридцать. Поздно было, но расходиться не хотелось. И тут баба Фира выходит из своей спальни и говорит так ласково:
– Ильюшенька, помоги мне достать из шкафа дедушкино габардиновое зимнее пальто на ватине!
Все чуть от смеха не подавились, а Илья ей отвечает:
– Зачем тебе, бабушка, пальто, ведь его даже с места сдвинуть нельзя, а можно лишь использовать в качестве доспехов ратника?!
Баба Фира ему: мол, мороз страшный, в подъезде холодно, а там пара молодая разговаривает, а если в это время под лестницей парень и девушка – значит, они там стоят и целуются и им очень неудобно и зябко! И поэтому Ильюшенька должен взять дедушкино габардиновое пальто и отнести им, чтобы они могли постелить его и сесть на подоконник площадки между первым и вторым этажами.
– Да, потрясающая была бабуля, – под этим лозунгом могла подписаться вся компания, – всё слышала и замечала. От многих бед она людей спасла, особенно молодых – ведь своих папу и маму расстраивать не будешь, а ей можно было всё рассказать, совет получить и помощь.
– Ох, девчонки, через два года будет сорок лет, как мы окончили школу, может, соберём своих одноклассников со всего мира, накроем столы и вспомним замечательное детство, – предложила я, поменяв тему разговора.
– Не думаю, что это удастся сделать, и потом, встреча получится очень грустная, – перебила меня Наталья. – Не только потому, что мы почти все уже бабушки и дедушки. Весь мир с тех пор стал иным, страна другой, да и дворов нашего детства больше нет. Помните, как все мы весело лет с пяти-шести с ключом на шее гоняли в казаков-разбойников, в штандера, в вышибалу? Сейчас же я провожаю свою младшую двенадцатилетнюю дочь в школу и забираю её оттуда. И общается она со своими ровесниками, не сидя в беседке и слушая бренчание гитары лохматого неуклюжего мальчишки, а зависая непонятно с кем в чате.
– Помню, у нас в классе только Андрюшку Равиковича дедушка провожал в школу, украдкой следуя за ним, и то лишь лет до восьми. И как только Андрюху за это не дразнили! А теперь… вчера иду с работы и вижу здоровенного парня лет двенадцати, за которым бабушка несёт в школу тяжёлый портфель. Заколбасило меня чего-то, остановилась, стала стыдить мальчишку, так такого от его бабушки наслушалась… Немудрено понять, отчего дети сейчас растут инфантильными эгоистами, – со вздохом добавила Люся.
И тут я поняла, что ностальгическое слабоумие до добра не доведёт:
– Ладно, девочки, хватит о прошлом, расскажите, как сейчас живёте, может, повеселее станет.
– Как живём? Живём – не тужим, – сказала Галина, наполняя наши бокалы пенящимся шампанским. – Видишь, всё у нас есть: еда, работа, мир. И всё это находится в коридоре между тем, что положено, и тем, что не положено.
– Что значит: положено и не положено? – удивлённо, чуть не подавившись, воскликнула я.
В комнате почти ощутимо возникла тягостная пауза.
– Как же тебе объяснить это, человеку, приехавшему в свою родную страну, прости, как турист. Ты видишь вокруг себя красочно размалёванные здания, цветущие кусты роз, чистые улицы, аккуратно постриженную траву и деревья, ешь вкусную еду. А я вот четыре месяца занималась здоровьем своей старенькой мамы. Слепнуть она стала, надо было сделать операцию – удалить катаракту. Месяц мы с ней вдвоём собирали анализы. Она у меня плохо ходит – возраст, передвигается с помощью двух палочек. К семи утра я шла за номерками в поликлинику, потом везла её на приём к различным врачам. Каждый день один врач или один анализ. Потом с этой кипой документов надо было вставать на очередь на операцию, а когда время госпитализации подошло, пройти повторно врачей и анализы, поскольку они действительны только десять дней, – терпеливо и как-то обречённо стала объяснять мне Галка.
– Разве нельзя записаться на операцию, а, когда подошло время, за десять дней до неё сдать все анализы и пройти врачей? – ошеломлённо спросила я.
– Не положено, – каким-то чужим голосом ответила мне Галина. – Хоть головой в стену бейся: не положено!
– Но ведь это издевательство над людьми! – сорвалось у меня.
– Это еще не издевательство! Издевательство началось дальше, когда мы попали в больницу, в палату на шесть человек с туалетом в коридоре, куда пожилые люди после операции просто не могут доползти. Когда же я узнала, что в отделении есть двухместные благоустроенные палаты с санузлами, я стала врача просить положить маму туда. На что мне ответили, что палаты платные. Причём на все мои предложения заплатить мне отвечали: «Не положено: ваша мама старше восьмидесяти лет и ей положено бесплатное лечение. Вы понимаете разницу между положено и не положено?!»
Теперь и я усвоила, в чем разница между туризмом и жизнью в этой стране!
Сияющий глянец сувенирного самовара под названием Беларусь начал тускнеть!
Проблема, которую можно решить за деньги, – это не проблема; проблема – это когда денег не берут и ничего не делают при этом.
И хотя стол ломился от вкусностей – картошечки с салом, беляшей, салатов, заливного, солений и мочений, мы сидели притихшие и грустные, понимая, что невозможно вернуться в мир нашего детства, как, впрочем, и существующий не переделать.
Вечерело. На прощание мы чокнулись за здоровье наших родных и близких, и мои бывшие одноклассницы разошлись по домам, благо идти было недалеко, а я, убрав посуду, вышла подышать свежим воздухом. Вокруг цвели сады и кипела сирень, принося умиротворение.
И тут я услышала булькающий смех и покашливание:
– Привет, Пропажа, где тебя носило? Рот закрой и лучше дверь подъезда попридержи, а то сейчас меня ожидает та же участь, что и старушку из старого анекдота. Эта дверь – серьёзный охотник. Знаешь, сколько бабушек она уже подранила?
Мне навстречу, держа под мышками два картонных чемодана с окованными краями, выходил старый добрый дядя Рафа. Он пытался протиснуться в подъездную дверь, придерживая её ногой.
– Что стоишь как статуя Свободы, держи это, – сказал он и, повернувшись боком, умудрился плюхнуть мне огромный чемодан на руки.
– Дядя Рафаил, но ведь его невозможно держать без ручки, – наконец-то рассмеялась я, балансируя с неудобным чемоданом, пытавшимся ежесекундно выскользнуть у меня из рук.
– Конечно, без ручки. Если бы у этого чемодана была ручка, разве бы я тогда сбросил его тебе. Шагом марш на помойку, выброси этот ящик. И возвращайся за другим, а я ещё принесу, – произнёс он шутливо и вернулся в подъезд.
Перетащив восемь чемоданов без ручек, мы с дядей Рафаилом присели на скамейку передохнуть и поболтать.
– Почему такая грустная, Пропажа? Зуб, что ли, болит? Так я тебе дам телефон чудного дантиста: хоть наш город и далёк от Чикаго, где ты проживаешь, но зубы тоже умеют лечить прилично! – пытался меня рассмешить Рафаил Маркович.
Среднего роста, по-армейски подтянутый бывший военный летчик, переквалифицировавшийся после хрущёвской демобилизации в снабженцы, вечно шутивший и имеющий везде друзей, дядя Рафа в свои восемьдесят пять был по-прежнему энергичен и ироничен.
– Понимаете, дядя Рафаил, вот я добралась до своего родного города и обнаружила, что люди практически не улыбаются. Все мои попытки рассмешить друзей или просто незнакомых людей, пошутить с ними, вызвать их ответную улыбку с треском провалились. Не улыбаются медсёстры, врачи, не улыбаются продавцы, таксисты, парикмахеры, проводники, официанты и прочий люд из сферы обслуживания, которому положено быть приветливыми и улыбчивыми, хотя бы в силу их профессии. Но самое страшное, что я сама тоже перестала смеяться – и мне от этого холодно и неуютно как-то. Улыбка исчезла с моего лица, поскольку я четко поняла, что при очередной попытке пошутить с продавцом или с дворником меня просто сдадут в дурдом, – стала я слегка растерянно объяснять ему своё состояние.
