Всецело полагаться на заступничество человека, которого ты предал и обрек на смерть. Не умолять о милосердии, отнюдь – всего лишь принимать его как должное. И требовать его как то, что полагается по праву – хотя сам он никогда не проявил бы снисхождения к врагу.
Ирем прекрасно знал, что Валларикс очень долго колебался бы, прежде чем решиться дать согласие на пытку. Но в конце концов он должен был бы согласиться. На кону стоял Великий город и судьба Династии, а не только его жизнь. Да, он согласился бы. Но легко представить, чего ему это стоило бы.
Улыбка Ирема была похожей на оскал, когда он произнес:
– Не льсти себе, Галахос. Я не собираюсь беспокоить Императора такими мелочами.
«И все-таки он ничего мне не сказал… во всяком случае, сначала», – вспомнил рыцарь, проводя ладонью по глазам.
Все пошло насмарку. Через несколько часов, когда Галахос все же начал говорить, от его рассказа уже не было особой пользы. Случилось как раз то, что Ирем силился предотвратить. Вторжение в столицу, паника и беспорядки в Нижнем городе и истерические слухи о Безликих, превратившие людей в неуправляемую, охваченную ужасом толпу… Лорд Ирем бросил пленника, чтобы заняться более насущными делами.
Больше он Галахоса не видел. Маг-предатель то ли смог бежать из Адельстана, то ли был освобожден кем-то из нападавших.
Даже сейчас Ирем не смог бы сказать, в чем он ошибся в прошлый раз. Возможно, он сумел бы помешать вторжению, если бы не растратил драгоценные часы на глупые сомнения и колебания, а заставил чародея рассказать всю правду сразу же, как только тот был схвачен. Даже если бы для этого пришлось быть втрое, вчетверо безжалостнее с этим ренегатом.
А возможно, то фиаско только подтверждало мысль, которой всегда следовал Валларикс. Император был непоколебимо убежден, что вынужденная жестокость еще никогда и никому не помогала.
Всеобъемлющий ответ на все эти вопросы мог бы отыскать только философ или книжник, проводящий жизнь в стенах библиотеки. И, возможно, это был бы правильный ответ. Но его никак нельзя было бы применить в реальной жизни.
…Оказавшись в своей комнате, Галахос торопливо опустил засов. Руки у него слегка дрожали. Надо же было так глупо и бессмысленно подставиться!.. Несколько последних дней он жил в столице, но при этом большую часть времени не покидал гостиницы. Изо всех постоялых дворов он выбрал самый тихий и невзрачный – «Золотую Яблоню», надеясь, что в подобном месте его никто не станет беспокоить. К его удовольствию, эти расчеты вполне оправдались.
Все бы хорошо, но мало-помалу это блеклое существование отшельника начало его утомлять. И вот сегодня он впервые вышел в город, наложив на себя слабую иллюзию подобия и несколько искусно перекрещенных друг с другом отвлекающих заклятий. Таким образом, для посторонних наблюдателей он не просто изменил лицо, но и стал вдобавок совершенно неприметным, так что человек, протиснувшись мимо него в каком-нибудь кривом и узком переулке, через два удара сердца уже забывал, что был там не один. Чародей имел все основания гордиться. Это была изящная и ювелирная работа, достойная мастера. Более сильные и действенные чары могли бы заставить его выглядеть хоть молодым мужчиной с торсом и руками кузнеца, хоть юношей с едва пробившимся пушком на подбородке, но то, что сделало бы его полностью неузнаваемым в глазах обыкновенных горожан, мгновенно привлекло бы к его личности внимание любого из его коллег. Галахос понимал, что в праздничной толпе будут не только доминанты, но и наблюдатели от Круга магов.
Так что предпочел более сложный, но и более надежный вариант.
Ему казалось, что он все предусмотрел…
О, как он ошибался!
С суетливостью напуганного человека разжигая небольшой камин, Галахос спрашивал себя, какие фэйры его понесли на этот праздник. Захотелось хоть издалека взглянуть на императора и узнать, насколько изменился Валларикс за эти годы?
Глупо, глупо, глупо!..
Впрочем, то, что произошло у Старого моста, нельзя было предусмотреть.
Маг позволил шумной, захмелевшей от бесплатного вина и прославляющей Валларикса толпе увлечь его навстречу праздничной процессии, куда, помимо императора, входили лорды из его Совета, пышно разодетые придворные и неизменный эскорт доминантов. С того места, где он оказался, было превосходно видно лица всех участников процессии. Надменно поджатые губы лорда Бейнора Дарнторна, благодушное и несколько осоловевшее лицо Финн-Флаэна, приветливо-усталую улыбку императора, державшегося в седле с присущим ему небрежным изяществом и успевавшего кивать в ответ на громкие приветственные крики, хотя маг готов был поспорить, что от них у Императора уже давно болела голова.
Валларикс и в самом деле изменился. Он как будто постарел, как бы нелепо ни было говорить о старости по отношению к тридцатилетнему мужчине. Галахос помнил его совсем молодым, полным сил рыцарем, светившимся от счастья в день своей помолвки. С юношески-обаятельной улыбкой и до неприличия счастливым взглядом человека, от избытка радости желавшего обнять весь мир. Маг испытал невольное злорадство, увидев, как осунулось лицо Валларикса и как не вяжется с улыбкой императора его усталый и необъяснимо грустный взгляд… как над сведенными бровями обозначились морщины от тревог и постоянных размышлений. Изменения были как будто незначительными, и возможно, что люди, видевшие Валларикса каждый день, их вообще не замечали. Но в памяти Галахоса Валларикс еще оставался тем юношей, каким он видел императора в последний раз в день его свадьбы, и перемены, как с удовольствием отметил маг, были разительными.
Но когда чародей, следивший за движением кортежа, перевел взгляд с императора на его свиту и увидел лорда Ирема, скользившего по напирающей со всех сторон толпе людей обманчиво ленивым взглядом, маг непроизвольно вздрогнул. Он и не подозревал, что после стольких лет воспоминания окажутся такими яркими.
…Рыцарь смотрел на него в упор, и под этим мрачным взглядом узник чувствовал себя как насекомое, которое пришпилили к стене булавкой. Камни за его спиной были ничуть не холоднее этих глаз.
– У меня мало времени, – сурово произнес лорд Ирем. – Я уже потратил почти сутки, добиваясь от тебя признания. А между тем магистр из Совета Ста свидетельствует, что ты знаешь куда больше, чем сказал.
Галахос ждал, что к нему вызовут какого-нибудь мага. Но эта надежда рухнула, когда этот Хеггов калариец произнес: «Есть более простые способы заставить тебя говорить. Ты меня понимаешь?..»
Разумеется, Галахос понимал. Он вжался в стену, глядя на нависшего над ним мужчину с недоверием и ужасом.
– Вы не посмеете!..
– Посмею. И не сомневайся даже, – с леденящей ненавистью отозвался коадъютор, подойдя к нему почти вплотную и прижав ладонь к стене над головой Галахоса. Маг явственно представил, как тот сильно, без замаха, бьет его в лицо, и рот мговенно наполняется солоноватой кровью… Он сглотнул.
Но Ирем его не ударил. Отстранившись, рыцарь с полминуты наблюдал за узником с каким-то новым выражением. Потом его губы изогнулись в саркастической усмешке.
– Я займусь тобою сам, Галахос. Будь уверен, что к исходу ночи ты мне все расскажешь. Абсолютно все.
В камере было довольно холодно, но по спине Галахоса ручьем струился пот.
До этой ночи он считал мессера Ирема цепным псом Императора, чем-то вроде бессловесного орудия. Пусть даже наделенного определенной предприимчивостью, но, в конечном счете, только исполняющего чужую волю. И закованным, как в латы, в нерушимость рыцарского Кодекса.
Но человек, стоявший рядом с ним, явно был так же мало связан Кодексом, как и вообще какими бы то ни было соображениями человечности и сострадания.
Галахос ощутил внезапный приступ острой жалости к себе. К тому, что он находится в руках у озлобленного коадъютора, который – как внезапно понял маг – не остановится ни перед чем, чтобы заставить его говорить.
Галахос оказался между двух огней: здесь – мессер Ирем, угрожавший ему пыткой, там – мужчина с беспощадными глазами цвета голубого льда.
