Я, как добросовестный летописец, за что купил, за то и продаю: можно верить, можно нет.

Фёкла была недурна собой, того же возраста и комплекции, что и Лиза, и на неё заглядывался Ермолай, сосед, объездчик двадцати трёх лет, колхозник. Фёкла отвергала его намёки: «На интим-фронте я уже не игрок», — после смерти мужа строго блюла себя.

А случай с Лизой что-то в ней перевернул, она сделала знак Ермолаю, которого тот ждал лет десять, и хотя он уже был женат и любовница у него была, но о Фёкле продолжал мечтать; и ночи через три Миша услышал, что у мамки через стенку весело и радостно заскрипели и запели пружины кровати, чего не случалось давно, послышались сладострастные звуки; и к рассвету всё замерло.

Утром лик Фёклы, вечно мрачный и угрюмый, просиял, глаза излучали умиротворение и огонь желания: вот что скрип-то кровати животворящий делает. Фёкла вела себя необычно раскованно и весело, как и положено вести себя немолодой женщине после верного свидания с молодым любовником. Она даже игриво толкнула бедром Мишу: мол, знай наших, не только у тебя с Лизой всё было. Затем как бы невзначай показала сиськи, мол, Ермолай всю ночь их сжимал, а они всё равно распрямились, потому что упругие.

И случилось невероятное, непредсказуемое и запретное.

Миша поплыл, ему померещилось, что перед ним Лиза, по телу пробежала ломота, и член встал. «Боже, свят-свят! Что же со мной творится? Совсем сдурел, мамку вые…ать хочу, и даже сильнее, чем Лизу». Он выскользнул в сени, плеснул на член холодной водой и погасил греховное постыдное желание.

Через две-три ночи громкий скрип кровати, тихие нежные вздохи и робкий шёпот за стеной повторились, потом ещё и ещё... Миша плохо спал, ворочался за стенкой и упорно гнал греховную мысль: «А ведь на его месте мог бы быть и я. Я тоже хочу е…ать эту женщину каждую ночь, это днём она мать, а ночью просто баба, и я её хочу».

Но через месяц Ермолай собрался в областной центр по делам и попросил Мишу: «Передай мамке, месяц меня не будет», — а он не передал. У него появился шанс заменить Ермолая, чем он не преминул воспользоваться. Злые языки заявляют, что Фёклина кровать всё равно по ночам продолжала скрипеть, хотя Ермолая не было, и даже громче и продолжительнее... Но вздохов и шёпота слышно не было.

По утрам Миша был весел и доволен, Фёкла хмурилась, на Мишу старалась не смотреть, глаза были на мокром месте.

Фёкла ночами была в нирване и упоительно наслаждалась весёлым скрипом кроватных пружин, которые она сама же заставляла петь и скрипеть своей пышной задницей, а утром её не отпускал комплекс Марии Магдалины:

«Зачем же я Мише-то даю? Неправильно это. Почему я стала такой развратной и похотливой? Первый раз, когда он в темноте навалился на меня и вставил свой юный х…ишко мне в п…здину, я подумала, Ермолай пришёл, потому что точь-в-точь так же е…ёт, и всю ночь шептала его имя; потом поняла, что это не он, но было уже поздно, а потом просто притворялась, что меня е…ёт только Ермолай. Я грешу, но велик ли мой грех и почему я не в силах остановиться? Ведь нам обоим хорошо и приятно, иначе бы он не приходил каждую ночь за этим, и никому мы не делаем вреда.

Если люди не прознают про наши шашни, должна ли я раскаиваться и молить высшие силы о прощении за мою слабость? А пока я укладываюсь спать и хочу, чтобы это повторилось, чтобы он тайком пришёл и овладел мной. Чтобы его молодой член проник в мой канал и долго-долго там ёрзал и тёр, гладил, ласкал мою плоть; а мне становилось бы всё приятнее и приятнее, пока наконец всё моё тело не задрожит от наслаждения и сладострастия — и я в нирване, я в улёте, я на облаках...

Такого пика блаженства я не достигала ни с мужем, ни с другими, ни с Ермолаем, хотя у него толще и длиннее и он целует, и ласкает, и шепчет слова любви. Миша ничего этого не делает, а только е…ёт меня, причём несмело, робко, стыдится, смущается — и вот поди ж ты, разный результат... Видно, в этом всё дело.

Поэтому я выбираю греховодство, запретную любовь в надежде на прощение, наслаждаюсь не любя, но черту не перехожу, пока не понесла, а случится — избавлюсь от греха…

И ещё очень волнительно и любопытно сравнивать два члена: нежный, меньше среднего размера, Мишин, и грубый, толстый, пятивершковый Ермолая. Член Ермолая входит в меня туго, плотно. и он получает максимум приятности, заверяет, что когда меня е…ёт, то получает больше, чем с женой и любовницей, — ещё бы, ведь я умею управлять мышцами вагины, но я не получаю от него вершины экстаза.

А от скромного Мишиного члена, который гуляет по моему каналу довольно свободно, я не решаюсь подмахивать, моя вагина не «целует» его член, я всё равно получаю максимум наслаждения, чего не скажу про Мишу, который явно хочет Лизу. Похоже, они больше подходят друг другу в плане интима, а меня е…ёт он всё равно робко, молча, стесняется и стыдится, всё время называет Лизой, кончив, сразу уходит в свою комнату, правда, раз-другой за ночь возвращается, чтобы нае…аться до отвала, а утром шатается.

Понимает, греховодник, мамку во грех ввёл, мамулю е…ёт чуть не каждую ночь. Мог бы на тот конец к Лизке сбегать. Далеко? Тогда Фрося. Правда, она сестра его, но троюродная, седьмая вода на киселе, да и считает он её чужой, моложе меня, дом напротив, — нет, надо на дому, прямо через стенку желанная женщина есть.

А ведь сама спровоцировала: с Ермолаем е…ёмся, а он через стенку слышит... Вот и дое…лись... А теперь, к чему лукавить, я никому не отдана и готова пуститься во все тяжкие ради экстаза с ним…»

Миша быстро понял, чего от него хочет Фёкла, и стал ей подыгрывать: мол, к скрипу её кровати я непричастен, это всё Ермолай. И Фёкла довольна: ещё бы, хорошо и на х…й сесть, и рыбку съесть. Правда, Миша никогда её не целовал, не ласкал, не шептал ласковых слов, сразу туда и давай-давай…

И это её устраивало, видно, поцелуи не главное, иногда вообще не нужны, и это как раз тот случай.

Кровать вскоре сломалась. Фёкла положила матрас и перину прямо на пол. Скрип прекратился, остальное продолжалось:

Эх, раз — на матрас,

На перину белую:

Не возись, япона мать,

А то косого сделаю!

А когда Ермолай вернулся, Фёклина кровать по ночам заскрипела чаще, почти каждую ночь... Хотя Ермолай приходил ночевать всё реже, и Фёкла ожила... И комплекс её отпустил...

На перине свидания проходили инкогнито, в полной темноте: Миша воображал, что е…ёт Лизу, и шептал её имя; Фёкла убеждала себя, что отдаётся Ермолаю, и шептала его имя. Утром оба были довольны, легко общались и делали вид, что ночью не встречались.

Бывали совсем небывалые случаи, когда Фёкла тайком приглашала Лизу, укладывала её на свою постель, а сама уходила спать на сеновал.

Кто тогда навещал Лизу на перине, история умалчивает. Некоторые летописцы считают, что Лиза в одну и ту же ночь досталась и Михаилу, и Ермолаю. Ей понравилось, и она стала навещать этот дом чаще. Впрочем, за одну ночь и Фёкла иногда доставалась обоим, и у неё потом дня два болели голова и влагалище.

И всё смешалось в доме Фёклы Облонской: великолепная разновозрастная четвёрка занималась любовью по ночам то вместе, то поврозь, а то попеременно.

***

Ермолай и Лиза стали догадываться, что между Фёклой и Мишей что-то есть; и она, опасаясь огласки, решила свести Мишатку с Фросей.

Фёкла легко переключила Мишатку на Фросю, просто предложив ей заночевать на своей кровати.

К её удовольствию, они в первую же ночь легко поладили, и Миша даже собирается сделать Фросе предложение.

Когда я расспрашивал Мишу об этой истории, он признавал, что у него было с Лизой и Фросей («Обеих хорошо у…б, обе классно е…утся»), но отрицал инцест с Фёклой:

— Сплетни распускает Вовка Тихомиров, мой ровесник. У него как раз первый интим-опыт и был с мамулей, он пробирался ночью к двоюродной тёте, что у них гостила и днём дала ему понять, что ночью его ждёт, и перепутал кровати. Утром они опомнились, и он перебрался на кровать к тёте; разумеется, она ему поспать не дала...