***

Новый этап ракетных испытаний начался в июне. К тому моменту главный шеф-пилот программы Пешке-Моровский, благополучно застрял на Западе Европы, воюя против Отечества своих предков. Оберт до сих пор не мог понять, зачем все это было нужно его молодому соратнику, и воспринимал военные приключения не иначе, как блажь. А вот сын профессора, ожидал нового старта, как манны небесной. Пройдя ускоренные курсы пилотов-испытателей в Институте военной авиации Советской России, он горел желанием стать первым человеком, кто вылетит за пределы атмосферы. Даже недавний аварийный полет Пешке, ни сколько не охладил его пыл. Тренировался он самозабвенно. Стал завсегдатаем спроектированного Пешке-Моровским комплекса космических тренажеров. Восемь раз он успел слетать на учебной ракете Пешке-Годдарда, сбрасываемой из-под крыла русского 'Дугласа' (ПС-84). Последней набранной на ракете вместе с испытателем Шияновым высотой, была десяти километровая отметка. Георгия Шиянова Москва прочила в самые первые испытатели высотной ракеты после Моровского. За это время на учебных ракетах слетало много народа. И сами испытатели (включая Стефановского и Громова), и инженеры (включая Королева, Глушко, Дрязгова и Лозино-Лозинского), и даже воздухоплаватели, летавшие на стратостатах. У каждого имелись свои достоинства и амбиции. Громов имел непререкаемый авторитет, в его способности подняться в космос никто не сомневался. Но получивший после Карелии комдива пилот-испытатель, оказался заложником собственной славы. Позволить ему и Стефановскому рисковать собой в самом первом полете не разрешил Сталин.

На его строгий вопрос,

-- Что должен лучше всего уметь делать первый ракетный пилот?

Громов честно ответил.

- Должен лучше всех суметь спасти свою жизнь, в случае любой аварии. Товарищ Сталин.

-- Есть у нас такой человек? Как его фамилия?

--Такой человек есть, товарищ Сталин. Это капитан Георгий Шиянов. Он мастер парашютного спорта, имеющий опыт, как ракетных тренировочных полетов, так и опыт полетов боевых ракетопланов во фронтовых условиях. Да вы его знаете...

'Знаю? Да, помню я этого Шиянова. Вася мне про него много рассказывал. Это ведь тогда его командир дивизиона был. Два финских самолета в Карелии только он сумел на ракетоплане сбить. И еще он очень дотошный командир. Кстати, если память не изменяет, то в Саки именно он с Кантонцем первый сдружился. Все время этот Кантонец вспоминается. Заколдованный он что ли?!'.

-- Хорошо. Пусть в первый экипаж высотной ракеты 'Шаровая молния-2' войдут товарищ Шиянов и Юллиус Оберт. Нам важно постараться оставить этого румынского немца в СССР, и с политической и с пропагандистской точки зрения.

-- Только, товарищ Сталин...

-- Что еще у вас?

-- Создатель ракеты Адам Моровский, описал программу тренировок экипажей, и еще он предупреждал, что всегда нужно готовить два экипажа, один основной, второй дублирующий. А еще, лучше дополнительные запасные экипажи готовить.

-- Кого порекомендуете в дублеры?

-- Думаю, экипаж из двух испытателей - старшего лейтенанта Степанченка и капитана Бахчиванджи, должен справиться с задачей. Оба боевые летчики и мастера сверхвысотных полетов. Недавно вернулись из Греции. Думаю, товарищ Сталин, стоит и третий экипаж подготовить в составе майора Таракановского и майора Супруна, они сейчас в программе испытаний ракетопланов для ПВО задействованы. Это на всякий случай.

-- Согласен, пусть будут. Готовьте экипажи ракет товарищ Громов...

Отобранных кандидатов, собрали в Институте космической медицины, и начали мучить разными исследованиями. Центрифуги пока позволяли имитировать перегрузки только до 7G. Барокамеры тоже появились. С невесомостью, пока ничего еще готово не было. Параллельно шла доработка сразу трех ракет. Первым была та сама 'шаровая Молния-2'. Две ракеты конструкции Оберта с модернизированной двухместной кабиной каждая, и с новыми ракетными моторами. Разработанный Моровским еще в Германии ложемент удалось скрестить с катапультным креслом Драгомира, и получить новое двухместное герметичное катапультное кресло для высотных полетов ККВП-1-2 (имелось и такое же одноместное ККВП-1-1). С учетом апрельского опыта сверхзвукового покидания аппарата, новое устройство должно было одновременно спасать весь экипаж на высотах от 1,5 до 14 километров и на скоростях с числом Маха от 0 до М1,5. Всех шестерых будущих ракетонавтов долго гоняли на разных тренажерах. Катапультирование из смонтированных на Т-4 (двухфюзеляжном ТБ-3) новых катапультных кабин отрабатывали до автоматизма. Если Моровский смог подняться на своей 'Шаровой Молнии-1' свыше восемнадцати километров, то новая ракета должна была штурмовать в полтора-два раза большую высоту...

***

Затворничество в Калвер-Сити и отдых в компании кинозвезд, на время ослабили свою хватку. Сейчас на первом месте в жизни Говарда вновь оказались 'волшебство кадра' и небо... Небо, в котором он ничего не боялся, ни чуждой микрофлоры от простого рукопожатия на светском рауте, ни собственных затмений на публике, ни еще какой-нибудь неловкости. А после встречи с 'амазонками' и их странным наставником в Сан-Диего, вкус к жизни вернулся к пилоту и конструктору, и не желал более надолго покидать его. Даже неотступно следовавшие за вдохновением депрессии стали посещать много реже. Борьба за стерильную чистоту как-то сама собой трансформировалась в искреннюю радость от горячего пара и холодной воды после него. Везде, где ему доводилось жить сравнительно подолгу, Говард находил (или финансировал постройку) подобие русской бани, впервые испытанной после совета приятеля Адама Моровски. Даже во французском Шербуре, он построил вполне достойную реплику этого 'этнического храма чистоты'. Но и эта новая привязанность была лишь фоном...

Жизнь оказалась столь кипучей, что в течение одной недели, перелеты следовали за перелетами, и одни дела сменялись другими. Несколько раз в неделю Говард мотался между своей прифронтовой съемочной площадкой и Веллизи-Вилакубле. В Шербуре и на других аэродромах бурлил съемочный процесс, а под Парижем его ждали испытательные полеты на русском бомбардировщике. В Центре СЕМА уже вовсю шли испытания сверхмощных авиамоторов на летающем стенде (русском четырехмоторном бомбардировщике 'Болховитинов ДБ-А3' с русским же экипажем, не считая летевших пассажирами французских инженеров и самого Говарда). Причины присутствия русских американцу рассказал командированный с фронта пилот-испытатель подполковник Розанов (кстати, хороший приятель Адама Моровски еще с Польской Войны). И хотя Хьюза несколько удивлял этот альянс с 'комми', но в том, что разработка сверхмощных моторов ускорилась, он убедился собственными глазами. На месте правого внутреннего мотора бомбардировщика, теперь как перчатки, менялись вместе с моторамами опытные 24-цилиндровые изделия. Первым опробовали 'Аллисон-3420', затем опытный 'Фэйри Р-24 Монарх', затем это место заняла сдвоенная французская 'Испано-Сюиза' HS 24Y тип 90. Во всех испытаниях, как уже упоминалось, участвовали русские. Большевики не только поставляли французской республике самолеты и построенные в Сибири реплики 'Гном-Ронов' (М-88). Московское начальство пошло на беспрецедентный шаг. Французам были предложены собственные наработки советских инженеров по моторам увеличенной мощности М-89 (развитие 14-ти цилиндровых 'Гном-Рон'), по новому мотору М-90, а также по 24-х цилиндровому мотору М-130, разрабатываемый на заводе N27 в Казани с 37-го, и по его менее мощному аналогу МБ-100 разработанному конструкторской группой Добротворского в прошлом году. Оба последних были аналогами 24-й 'Сюизы HS24', но спроектированными на основе блоков советских моторов М-105. Русские предложили вести эти разработки совместно, а серийное производство налаживать в обеих странах. Отдавая свои наработки, большевики рассчитывали при массировании усилий, быстрее получить доведенные моторы заданных характеристик, и техническую помощь французов в их серийном освоении.