**** **** ****
Анастасия Ильинична покидала Майценех с чувством глубокого удовлетворения. Мрачные стены филпункта и общежития, где она проживала так же, как и Жогов, ей уже порядком надоели, и свежий ветер обратной дороги домой вдохнул в неё свежую струю радостного настроения.
– И всё-таки наша с вами поездка сюда не оказалась напрасной, Иван Николаевич, – со счастливой улыбкой на губах говорила она, прощаясь на железнодорожном вокзале с пришедшими провожать их антифашистами и работниками комендантского гарнизона. – Я искала счастья, да несчастье помогло!.. И вам удалось осуществить частицу задуманного вами…
– С помощью того же несчастья, – с иронией добавил Жогов.
– Да, к сожалению… Странно и удивительно всё как-то получилось… Но главное, что для детей всё закончилось благополучно, ведь этот мародёр мог и их расстрелять!
– Мог, – угрюмо вторил ей полковник. – Постарайтесь побыстрее забыть об этом, Анастасия Ильинична. Мы возвращаемся домой, и как знать, как там развернутся события… Не исключено, что нам предстоит вновь заняться спасением маленьких обитателей таких же фильтрационных пунктов и лагерей, только уже ГУЛАГа, и нам для этого понадобиться очень много сил.
У женщины брови взлетели вверх от удивления.
– Разве вы не передумали распрощаться с этой идеей навсегда?! – вырвалось у неё. – Вы же говорили…
– Говорил!.. И признаюсь, что поступил опрометчиво, – глядя ей в глаза, – сказал Жогов. – Но за последние дни многое изменилось, и я передумал…
– Что же так повлияло на вас?
– Мне удалось выяснить кое-какие обстоятельства, касающиеся сына Эриха Крамера, пропавшего без вести, – без утайки ответил Жогов. – Оказалось, что он был не простым солдатом из рядового состава, а младшим офицером из разведки при штабе генерала Паулюса, который был взят в плен под Сталинградом. Оказалось, что он, чтобы тень отца не пала на него, отказался, как преданный рейху немец, от фамилии отца и взял себе другую – Отто Крюгер!.. И я постараюсь эту «карту» разыграть, – задумчиво закончил он.
– Каким образом?
– Для начала оповещу своё начальство, что мне удалось напасть на след видного и ценного, на мой взгляд, разведчика. Если надо будет представить им доказательства, то отец Крюгера едет в одном с нами поезде, в спецвагоне…
– И что это даст? – не переставала любопытствовать Сашко.
– Это даст нам неограниченные возможности передвигаться повсюду – по всем лагерям ГУЛАГа, – так же задумчиво ответил Жогов. – Под видом поиска абверовского разведчика-шпиона мы сможем с вами отыскивать детей и возвращать их к жизни!.. Вот что это даст, Анастасия Ильинична!
– Но Россия – это не Германия, – возразила Сашко. – Там нет антифашистов, которые могут взять опеку над детьми, которые к тому же числятся по приказу в списках «выродков». И как вы собираетесь сделать их «мёртвыми душами»? Там Гоголевский прецедент с «мёртвыми душами» не пройдёт! Вы рискуете сами стать жертвой… или точнее «мёртвым духом», – с небольшой горечью в голосе закончила она.
– Возможно… Поживём – увидим, – едва слышно отозвался Жогов.
Он смотрел через окно на привокзальную площадь, где толпился народ. Солнечная погода радовала людей: и прощание, и расставание в такой день кажутся не такими грустными. Вагон слегка качнуло, и он медленно «поплыл» мимо провожающих, но полковник уже не видел их. Он как будто впал в медитацию и видел перед собой только гигантские просторы родной страны, которые сливались с вселенской бесконечностью и заканчивались непроглядной чёрной ночью… «Что это? – сверлила мысль его мозг. – Неужели эта чёрная дыра – моё будущее?»
**** **** ****
Доказывать своему начальству, что надо отыскать абверовского шпиона, Жогову даже не пришлось, и всё получилось так, как он и предполагал: ему поверили на слово! Получив командировочные на себя и на Сашко на месяц вперёд, он тут же отправился в свою «экспедицию»… Ехать пришлось спецэшелоном, который этапировал в Туркмению репрессированных политических заключённых, а также осужденных за разные преступления уголовников. К спецэшелону были прицеплены четыре вагон-зака (то же самое, что и вагон-«столыпин») из Германии с бывшими узниками концлагерей, считавшимися по тем или иным причинам изменниками Родины. Среди них находился Эрих Крамер, который сопровождал двух своих племянников, провинившихся уже после окончания войны, и разделял с ними все тяготы и невзгоды утомительной поездки.
Один из четырёх вагонов был до отказа набит многодетными женщинами с детьми от года до десяти лет. Крики, стоны, плач, слёзы и нестерпимая вонь из-за невозможности вывести детей в туалет – вот что сопровождало этот вагон с малолетними «врагами народа», ставшими по воле «отца всех народов» ещё к тому же и «выродками».
Полковник узнал о спецэшелоне в своём ведомстве, а также и о том, что в нём будут этапироваться и Эрих Крамер с племянниками и группа женщин с детьми, и поэтому он немедленно отправился этим поездом. Анастасия Ильинична, сопровождавшая его, посетовала, что они как следует даже не побыли дома, но Жогов был упрям и лишь пообещал ей по возвращении домой из командировки предоставить длительный отпуск.
– Даже позабочусь о том, чтобы вам выдали льготную путёвку в какой-нибудь хороший санаторий, – улыбался он, успокаивая женщину. – Отдохнёте, подлечитесь!.. А я вам тем временем вашего нового сына верну!
Такое многообещающее начало предстоящей поездки успокоило женщину, но никто из них даже в страшном сне не мог представить себе, что их ждёт впереди…
Первое жестокое столкновение с реальностью произошло уже в этом же поезде, когда они отправились по эшелону ознакомиться с конвоем, а также осмотреть, в каких условиях содержатся женщины и дети; сами же они ехали в обустроенном вагоне для рабочих поезда и не представляли, что им придётся увидеть: сотни людей, словно шпроты в консервных банках, были запрессованы в маленькие клети вагонов-заков. Голодные и измождённые, они с ненавистью смотрели на проходивших мимо них офицера и женщину. Сейчас для всех заключённых, обречённых на мучения на предстоящей каторге, все «лица» в погонах были врагами, и Жогов и Сашко слышали за спиной преследовавшие их матерные оскорбительные выкрики. Заключённых кормили пересоленной селёдкой и не давали пить, так как тогда конвою пришлось бы работать без устали, выводя их из «клетей» в туалет, а это заняло бы у них очень много времени, которое они предпочитали проводить в безделии. У многих заключённых от непривычной пересоленной пищи происходило ослабление желудка, и от выброса экскриментов в вагонах нечем было дышать. Причём конвоиров эти запахи, казалось, ничуть не волновали, и они, похоже, к ним полностью привыкли. Жогов был наслышан от своих коллег по работе о том, как поступают с этапированными заключёнными, но он и представить не мог, что на него это произведёт такое сильное впечатление. Вместе с первой волной захлестнувшего его волнения его охватила нестерпимая тошнота. Анастасия Ильинична испытывала те же самые чувства, и когда она попросила разрешения вернуться в вагон для рабочих, то Жогов, понимая её состояние, не стал возражать и продолжил осмотр один. На его вопрос, почему допускается такое изуверское отношение к заключённым, начальник конвоя ответил достаточно просто:
– Их полтысячи в одном вагоне!.. Попробуйте всех вывести в туалет, и вы сами поймёте, что на это у вас уйдёт столько времени, что у вас не останется его на то, чтобы самому поесть и оправиться… В среднем на каждого заключённого уходит от трёх до пяти минут, умножьте их на пятьсот, и вы получите результат!
Мгновенно рассчитав в уме цифры, полковник ахнул: в среднем получилось, что для того чтобы вывести всех на «оправку» только один раз, требовалось больше суток! Теперь ему стало понятно, почему конвоиры не реагировали ни на просьбы заключённых, ни на их жалобы, ни на стоны, ни на выкрики и проклятия.
– … А то, что мы их селёдкой кормим, так то не наша вина, – продолжал свои объяснения начальник конвоя. – Что нам привезут, тем мы и кормим!.. Попробуй их не накорми – это расценят как должностное преступление, а если воды не давать, то этого никто и не заметит… Это не наказуемо! – скривил он губы в циничной усмешке. – А попробуй дай им воды, так они здесь всё в моче потопят!..
