– О да, – сказал Гед. – Все величие человека основано на чувстве стыда, оно как бы выросло из него. Вот потому-то пастух Хок оплакивал Верховного Мага Геда. А еще – пас коз, как это мог бы делать любой мальчишка, каким и сам пастух Хок был когда-то…

Тенар немного помолчала, потом улыбнулась и чуть застенчиво сказала:

– Тетушка Мох говорила, что тебе тогда было лет пятнадцать?

– Да, почти. Огион совершил обряд и дал мне имя где-то осенью, а следующим летом я отбыл на Рок… Кто был тот мальчик? Пустота в душе… предрасположенность… свобода – за запертой дверью…

– Кто такая Терру, Гед?

Он не отвечал так долго, что она уж решила, что он и не собирается этого делать, но тут он сказал:

– Она же такая… какая свобода ей еще требуется?

– Значит, наша свобода – в нас самих?

– Думаю, что так.

– Ты, обладая своим могуществом, казался настолько свободным, насколько это вообще возможно. Но какой ценой? Что делало тебя свободным? А я… Меня сделали, вылепили, словно из глины, своей волей те женщины, что служили Древним Силам или мужчинам, которые владели всем – храмами, дорогами, площадями, – не знаю уж теперь, чем еще. Потом я стала свободной – с тобой – и была какое-то время свободной с тобой и с Огионом. Но то была не моя свобода. То была свобода выбора, и я сделала выбор. Я сама вылепила из себя нечто пригодное для нужд фермы и ее хозяина и наших детей. Я превратилась в глиняный сосуд. Его форму я знаю. Но не знаю состава той глины. Жизнь била во мне ключом, это был танец жизни. Я танцевала разные танцы. Но не знаю, кто же танцор.

– А она, – проговорил Гед после долгого молчания, – если она когда-нибудь начнет свой танец…

– Ее станут бояться, – прошептала Тенар.

Тут снова вошла Терру, так что разговор переключился на квашню с тестом, что подходило у печки. Разговор их лился мирно и тихо, переходя от одной темы к другой и снова возвращаясь к прежней, словно по кругу; так промелькнула незаметно полови на короткого дня, они часто затевали такие разговоры, прядя, сшивая свои жизни воедино, скрепляя их словами, годами и поступками и теми мыслями, которые были у каждого из них в отдельности. Потом снова умолкали, работали, думали и мечтали, и молчаливая девочка была с ними вместе.

Так прошла зима, начался сезон скота, и какое-то время от работы было не продохнуть, тем более что дни становились все длиннее и светлее. Потом с южных солнечных островов прилетели первые ласточки – из Южного Предела, оттуда, где звезда Гобардон светит в созвездии Конца; но все ласточки говорили друг с другом только о том, что жизнь начинается снова.

С возвращением весны между островами, подобно ласточкам, начали порхать парусные суда. В деревнях судачили, перемывая слухи из Вальмута о том, что король объявил охоту на морских бандитов, на пиратов-грабителей, лишал богатства вожаков, оставляя буквально нищими, конфискуя их суда и состояния. Сам лорд Гено выслал три своих лучших, самых быстрых корабля под командованием старого морского волка, колдуна Талли, которого боялись все торговые суда от Солеа до Андрадских островов; пиратские корабли намеревались изгнать королевский флот из Оранеи и уничтожить его. Но в гавань Вальмута вскоре вошел тем не менее именно королевский корабль, и на борту его находился морской волк Талли, закованный в цепи. Корабль привез приказ: срочно доставить лорда Гено в порт Гонт и там подвергнуть его допросу по поводу бесконечных пиратских налетов и убийств. Гено забаррикадировался в своем каменном доме на холме, что неподалеку от Вальмута, однако забыл развести в камине огонь, поскольку стояли теплые весенние деньки, так что пятеро или шестеро молодых королевских воинов влезли в дом через каминную трубу и захватили Гено, а потом в окружении целого отряда стражников провели его по улицам Вальмута, прежде чем отправить в порт Гонт, где он должен был предстать перед судом.

Услышав об этом, Гед сказал с любовью и гордостью:

– Все, что подвластно королю, он делает хорошо.

Ловкач и Баклан тоже вскоре отправились под конвоем по северной дороге в порт Гонт, а вскоре и Треска, когда поджили его раны, последовал за ними. Их должны были судить королевским судом за убийство. Новость о том, что негодяев сослали на галеры, была встречена с огромным удовлетворением, и жители Срединной Долины поздравляли друг друга с таким поворотом событий, хотя Тенар и Терру, жавшаяся к ней, слушали все это молча.

Приплывали и разные другие корабли, привозившие различных королевских чиновников и офицеров; эти не так хорошо и без особой радости принимались горожанами и крестьянами – грубоватыми гонтийцами: королевские шерифы, являвшиеся с ревизией деятельности бейлифов и офицеров, призванных охранять покой и порядок, слышали немало жалоб и нареканий от простых людей; то и дело заявлялись сборщики податей; бывали и благородные гости, которых интересовала верность вассалов – мелких князьков с острова Гонт – им самим и его величеству королю Земноморья. Заезжали и различные волшебники всех мастей; их встречали повсюду, но, похоже, проку от них было мало, да и поговорить с ними как следует не удавалось.

– Мне кажется, что в конце концов они решили учинить настоящую охоту на нового Верховного Мага, – сказала Тенар.

– Или ищут вредных колдунов, – предположил Гед, – ведь колдовство теперь как бы сбилось с пути.

Тенар хотела было сказать: «Ну, тогда они непременно должны были бы заглянуть в поместье лорда Ре Альби!» – но язык ее словно прилип к гортани. «Что же это такое я сказать собиралась? – пыталась вспомнить она. – Неужели я никогда не рассказывала Геду… Ах, я становлюсь забывчивой! Что же это такое я хотела ему сказать? Ах вот что: нам бы надо починить ворота на нижнем пастбище, пока коров на поскотину не выпустили».

Всегда находилась масса неотложных дел по хозяйству, которые заслоняли собой все остальное. «Одного дела тебе всегда мало», – говаривал когда-то Огион. Даже теперь, когда ей помогал Гед, все ее мысли и время были посвящены ферме. Он делил с ней и хлопоты по дому, чего Флинт не делал никогда; но Флинт был фермером, а Гед – волшебником. Он быстро учился всему, но учиться нужно было еще многому. Они все время работали. На беседы же времени почти не оставалось. Вечером они вместе ужинали, потом вместе ложились спать и вместе просыпались на рассвете, снова принимаясь за работу, и так по кругу, по кругу – словно круги на воде, словно водяная мельница, что без конца поднимает полные ведра и опускает пустые, и дни изливались на землю, точно полные ведра прозрачной колодезной воды.

– Здравствуй, мать, – окликнул ее как-то тощий парень у ворот.

Ей показалось, что это старший сын Ларк, и она приветливо спросила:

– Тебе чего, милый? – Она была занята: кормила кудахчущих кур и важных гусей. Потом вгляделась в него снова и крикнула: – Искорка! – и бросилась к нему, распугав птицу.

– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Хватит тебе.

Он позволил ей поцеловать себя и даже погладить по щеке.

Потом вошел в дом и сел в кухне за стол.

– Может, поешь? А Яблочко ты не видел?

– Поесть можно.

Она опрометью бросилась в битком набитую кладовую.

– Ты на каком корабле служишь? Все еще на «Чайке»?

– Нет. – Он помолчал. – С моим кораблем покончено.

Она в ужасе обернулась:

– Потонул?

– Нет. – Он невесело усмехнулся. – Команда разбежалась. А часть королевские офицеры арестовали.

– Но… это ведь был не пиратский корабль…

– Нет, не пиратский.

– Тогда почему же?..

– Сказали, что у капитана нашего как раз такие товары, какие им нужны, – неохотно отвечал Искорка. Он был такой же худой, как прежде, но повзрослел, загорел до черноты и стал очень похож на Флинта – прямоволосый, с длинным узким лицом. Только черты лица более жесткие. – А где отец? – спросил он.

Тенар окаменела.

– Ты у сестры так и не побывал?

– Нет, – равнодушно откликнулся он.