– Перелом левой лопатки, перелом левой лодыжки, перелом большого пальца правой руки, вывих левого запястья и трещина таза, – перечисляет дежурный врач.

– Бедняга Пино отделался легким испугом, – радуется Берю.

– Сколько времени вам понадобится, чтобы починить этого месье? – спрашиваю я врача.

– Не меньше двух месяцев.

– С ним можно поговорить?

– Можно. Ему как раз закончили накладывать гипс. Мы входим в четырехместную палату. Пинюш занимает кровать в глубине. Он похож на километровый дорожный столбик, на котором еще не написали расстояние. Он немного бледен. Заметив нас, он улыбается под усами.

– Вы не нашли мою челюсть? – шепелявит он. – Я потерял ее при падении, и она должна была остаться на тротуаре.

Когда он говорит без своих туфтовых клыков, то звук, как из пустого пульверизатора.

– Если подойдет моя, могу тебе ее одолжить, – уверяет добрая душа Берюрье, – но при твоей крысиной морде она будет тебе велика!

Пино слабо протестует и говорит, что предпочитает иметь крысиную морду, чем свиное рыло. Поблагодарив Берю за предложение, он советует ему засунуть его челюсть в ту часть его тела, которая на первый взгляд кажется совершенно неподходящей для этого.

Я говорю это для того, чтобы вы поняли: несмотря на падение, старикан в форме.

– Что случилось, Пинюш? – вовремя перебиваю я его.

– Ты не можешь почесать мне ухо? – спрашивает пострадавший, который, напомню, временно лишен возможности пользоваться конечностями.

Я выполняю его просьбу. Довольный, он прочищает горло.

– Не могу вам сказать, что со мной произошло, потому что ничего не заметил.

– Как это?

– Я стоял на стуле, а потом вдруг упал. Мне показалось, что стул пошатнулся, но рядом со мной никого не было.

– Ты был в комнате один?

– Нет, с лакеем. Но этот парень стоял минимум в двух метрах от меня.

– Как тебя встретили в консульстве?

– Хорошо. Я позвонил в служебную дверь. Мне открыл слуга. Я сказал, что пришел заменить стекло... – Он останавливается, кривится и спрашивает: – Вас не затруднит вырвать у меня из носа волос? Мне хочется чихнуть.

Деликатную просьбу выполняет Толстяк, большой специалист в данном вопросе. Его толстые пальцы залезают в ноздрю Пинюша, ногти с широким слоем грязи под ними хватают волосок и выдирают его. Берю потрясает своим трофеем в бледном больничном свете

– Не тот, – протестует Пино, – ну да ладно.. Чтобы разговаривать с ним, нужно иметь ангельское терпение. Без штопора и вазелина Пино не родит.

– Ладно, – говорю, – ты сказал, что пришел заменить стекло. Что было дальше?

– Дальше? Слуга впустил меня в коридор и попросил подождать. Он пошел доложить обо мне одному типу, разговаривавшему по телефону в соседней комнате. Думаю, что был секретарь. Парень говорил громко. Когда он закончил, лакей ввел его в курс дела Он вышел. Молодой брюнет с бледной физией, весь в черном. Спросил, кто меня вызвал. Я ответил так, как ты мне велел: я только рабочий, начальник приказал, и я пришел. «Может, я ошибся этажом?» – добавил я.

Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.

– Будьте добры, почешите мне лоб, – просит он.

Я чешу. Берю усмехается:

– Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!

– Что дальше, Пино?

– Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.

– Что она из себя представляет?

– Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое... На месте разбитого стекла картон.

– Ты заметил что-нибудь необычное?

– Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила...

– Какая?

– На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой. Она была расстелена на столе... Это выглядело странно.

– И все?

– Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.

– Интересно, – замечаю я.

– Ты так считаешь? – удивляется Берюрье.

– Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.

– Ну и что?

– Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.

– Неплохое рассуждение, – оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. – У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.

Эта похвала идет прямо мне в сердце.

Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.

Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.

– А! – говорит он. – Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший – увы! – причиной смерти одного из наших ажанов.

– Вы допросили персонал консульства Алабании?

– Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.

– Вы видели этот стул?

– Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.

По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?

– Обычно, – продолжает он, – стекольщики пользуются стремянками.

– А он какой-то хренотой, – смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.

Он хлопает меня по спине:

– Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.

– Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.

– Ты прям как святой Фома, – хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.