Европейское представление о том, что нация определяется ее языком, не могло применяться к бывшим колониям. Когда же оно и правда применялось, как в Пакистане, это вело к катастрофическим результатам, начиная с болезненного отделения восточной Бенгалии в 1952 г. от Западного Пакистана, где лидеры продвигали урду, хотя могольский вариант урду и там не был родным языком большинства населения[54].
Общее наследие антиколониализма состоит в сильном национализме как решающей массовой политике современного толка. Постколониальная культура также обычно явно разделена между элитной культурой и массовой. Элитная культура в основном передается на языке бывшей колониальной державы, т. е. языке, который большинство населения не понимает. В столице, как правило, воспроизводится колониальное разделение, постколониальная элита занимает официальные здания, а также частные особняки и виллы колонизаторов. Обычно сохраняются и колониальные практики управления, хотя часто они подвергаются коррупции и страдают из-за дефицита государственных ресурсов.
Традиционные авторитеты и ритуалы часто не уходят в прошлое, опираясь как на их колониальную институциализацию, так и на национальный престиж. Традиционные лидеры, хотя их использовали в колониальном непрямом правлении, нередко встраивались в современный антиколониальный национализм. Например, в учредительной программе ганской Народной партии конвента в качестве первой цели была заявлена «независимость всего народа Ганы и их “одикрос” [традиционных правителей]»[55]. Современный малайский национализм, как указывает мемориал национального парка Тунку Абдал Рахман в Куала-Лумпуре, возник после Второй мировой войны в качестве протеста против планов британцев сократить полномочия традиционных правителей и установить равные колониальные гражданские права для малайцев, китайцев и тамилов. Тогда как независимая Индия распрощалась с княжествами Индии.
Нация реактивной модернизации – это досовременное королевство, определяемое законом князя, императора, короля или султана. Так понимали ее успешные модернизаторы Японии Мэйдзи, как и менее успешные правители Сиама и Абиссинии, а также вскоре разгромленные модернизаторы Кореи династии Чосон, Китая династии Цин и Османской империи. Повседневное свое название королевство часто (хотя и не в Японии) получало от исторически наследуемого режима, синонимичного правящей династии. В этом случае современная задача состояла не в национальной эмансипации, а в перестройке королевства в нацию. В Японии такая задача была в большей степени упрощена высокой этнической однородностью страны и незначительным отличием связанных друг с другом регионов. Наиболее значительной мерой национальной унификации стала отмена феодальных владений даймё, в результате чего их земли были возвращены «императору». Модернизаторы Мэйдзи выстроили современную японскую нацию вокруг символа и мистики императора, чей статус, хотя и не власть, все больше превозносился по мере продвижения процесса модернизации, достигшего кульминации к 1930-м годам и войне на Тихом океане во время Второй мировой.
В XXI в. в Японии и Таиланде монарх является высочайшим символом нации, в сравнении с которым британский монарх, несмотря на все оказываемые ему почести и протокол, выглядит просто гражданской знаменитостью, но это именно символ нации, а не землевладелец. Великий модернизатор Сиама король Чулалонгкорн (Рама V) стал даже предметом религиозного культа, что я понял в 2007 г., взглянув на его конную статую в Бангкоке.
Национальный язык и культура не являлись в этом случае основными вопросами. Они были заданы собственно королевством или царством, хотя статус китайской цивилизации и культуры пострадал от постоянных поражений Китая. Они вышли на передний план, когда турецкая нация пришла на смену развалившейся Османской империи.
Национальные столицы, возникшие в ходе освобождения от колониализма или же в результате реактивной модернизации, отличаются двойственностью в своих тенденциях, поскольку в них накладываются друг на друга урбанистические элементы разных цивилизаций. Гегемоническая комбинация, впрочем, в этих случаях разная. Центр колониального города был построен завоевателями, а потом его захватили бывшие колонизированные, фактически воспроизводя характерную для колониального города двойственность. Центр реактивной модернизации – обычно это княжеский дворец и его окружение – оставался в руках местного населения, хотя и «модернизировался» за счет импорта зарубежного стиля и удобств. Парафразируя учение социалистического реализма, мы могли бы сказать, что он был иностранным по форме, но местным по содержанию.
Два больших гибрида
Реальная история настолько запутана, что ее редко удается отобразить прямыми линиями научных идеальных типов. В истории Модерна присутствуют два больших гибрида, существенно повлиявших на историю ХХ и ХХI столетий, а именно Россия и Китай. Россия была частью Европы еще с тех времен, когда последняя находилась во власти христианского мировоззрения. В XV в. московский князь женился на византийской принцессе и пригласил в Кремль итальянских архитекторов, чтобы обосновать претензию на то, что Москва – это третий Рим. Петр I узнал о современном мире в Нидерландах, а к концу XVIII в. двор Екатерины II стал частью франкоязычного Просвещения, там привечали Дидро как придворного philosophe. В XIX в. царская Россия стала европейским прообразом будущих США времен глобальной холодной войны, т. е. gendarme, к которому обращались в крайнем случае, когда нужно было подавить восстания против статус-кво. Внутри России существовали также мощные течения европейского рабочего движения, марксистская социал-демократия.
В то же время Россия была недоразвитой частью Европы, и ее правящая элита, от Петра I до Ленина, вполне понимала это. Реактивная модернизация – попытка догнать врагов, обладающих большими ресурсами, – была второй ключевой частью русского пути к Модерну, начиная с применения Петром абсолютистской власти для строительства Санкт-Петербурга, а не Петергофа как копии Версаля и заканчивая концепциями Ленина и Сталина о соответственно социализме как электрификации и стремительной индустриализации.
Поздний Китай династии Цин попытался провести реактивную модернизацию, но без особого успеха, как показало опустошительное империалистическое вторжение в Пекин в 1900 г. Тем не менее Китай никогда не был, строго говоря, колонизирован; им никогда не правил иностранный генерал-губернатор. Но частично он все же был колонизирован: его главные порты были в основном «концессиями» зарубежных империалистических государств, а важный источник дохода, таможня, контролировался межимпериалистическим консорциумом.
Гибридная природа Китая включала и третий, тоже немаловажный элемент, а именно своеобразный вариант европейской классовой структурации и мобилизации. Коммунистическая партия Китая претерпела немало изменений, однако ее итоговый успех в качестве марксистской классовой организации берет начало в Европе и европейском рабочем движении, пришедшем в Китай через Коминтерн (Коммунистический интернационал) в 1920-е годы.
И если послеосманскую Турцию можно считать поздним случаем реактивной модернизации, Египту, как важной и независимой части прежней Османской империи, после нескольких нерешительных попыток султана, окончившихся неудачей, пришлось пережить превращение экстравагантной хедивной модернизации в полуколониальную зависимость.
Резюме
Национальные государства образовали критические точки Модерна, создавая политическое пространство открытых горизонтов действия, независимо от того, считала ли нация себя укорененной в территории и культуре предков. В самом своем существе, как концепция и как способ политического учреждения, национальные государства возникли из существенно различающихся констелляций власти, что определялось их историей развития. Соответственно разнились и их столицы, причем эти различия ранее никогда систематически не исследовались, а может быть, не исследовались и вовсе.
