Некоторые методологические проблемы
Смысл города нельзя полностью понять, основываясь исключительно на имеющемся городском пейзаже, каким бы острым ни было урбанистическое зрение. Большинство городов довольно стары, а это значит, что они состоят из многих слоев пространственного планирования, относящихся к разным временам, а потому и из множества проявлений смыслов. В большинстве отдельных моментов времени города следует интерпретировать диахронически. Необходимо погрузиться в историю города и в планы города, и не только в реализованные, но и в те, что так и остались на бумаге. В целом современные города следует рассматривать с точки зрения культурной геологии. Городские тексты нужно расшифровывать в архивных контекстах, используя привилегию историка перед археологом.
Осло являет собой прекрасную иллюстрацию необходимости держать в уме исторические наслоения при интерпретации современного городского пейзажа. Центральное, возвышающееся над остальными здание современного Осло – это королевский дворец, построенный в XIX в. для губернатора шведского короля, однако современным центром власти является парламентское здание стортинга на главной улице ниже дворца. Конфигурация двух этих зданий говорит нам кое-что интересное о переходе от шведского королевского правления к норвежскому парламентскому, но было бы ошибкой считать ее информативной подсказкой касательно власти в современной Норвегии.
Мы уже обращали внимание на многозначность архитектурных стилей. Даже анализируемые в политическом ключе архитектурные формы не всегда можно понять, основываясь на общих принципах строительства. Например, прозрачность ныне интерпретируется как качество демократического правления, а потому и демократической архитектуры, что подчеркивается в самопрезентации парламентского комплекса Евросоюза. Однако есть знаменитый пример итальянского фашистского модернизма: Каза-дель-Фашио в Комо, построенная Джузеппе Терраньи, – легкое четырехэтажное здание с большими стеклянными дверьми, открывающимися на площадь, и большими окнами. Оно должно было демонстрировать прозрачность фашизма как «стеклянного дома», в котором «нет препятствий между политическими руководителями и народом»[42].
Национальная власть и пути к современным национальным государствам
С политико-культурной точки зрения на всемирную историю развитие национальной власти и национальных государств представляется важнейшим историческим водоразделом и, по сути, ключевым политическим аспектом Модерна. К 1700 г. в мире не было ни одного государства, которое бы представляло себя в качестве государства суверенной власти нации. Британия, в XVI в. осмелившаяся претендовать на национальный статус[43], после небольшой республиканской интерлюдии снова стала управляться посредством династической монархии, а революционное соглашение 1688 г. было компромиссом двух донациональных монархических принципов. Принцип тори предполагал, что «король является источником любого правосудия и всей власти», тогда как принцип вигов, который получил преимущество, указывал на то, что «король Яков II… нарушив изначальный договор между королем и народом… тем самым отрекся от правления… и оставил трон пустовать»[44]. Нидерланды к тому времени представляли собой конфедерацию городов и местных сообществ, составленных из семи Соединенных Провинций.
Сегодня же все государства, за исключением Саудовской Аравии и эмиратов Персидского залива, позиционируют себя в качестве национальных государств. Главной темой этой книги как раз и является то, что значила для городов и городских репрезентаций власти эта глобальная трансформация политической власти, которая не ограничилась провозглашением национальных государств.
Национальная власть, национальные государства и национальные столицы – все это особые феномены, отличающиеся от гораздо более исследованных и дискутируемых тем национальной идентичности и национализма. Национальные идентичности являются частью обширного поля «инаковости», т. е. различения «нас» от «них», и в таком качестве у них довольно старые корни. Национализм относится к секулярному идеологическому полю различных «-измов», возникших в Европе после Французской революции[45].
Национальная власть – это концепция легитимной власти, которая отказывается от прежних концепций «божественной благодати», «небесного мандата», происхождения, как в случае княжеской династии или же олигархических regimentsfähigen Familien (семей, способных к правлению, как они назывались в швейцарских городских кантонах), а также возраста-и-происхождения, как в случае племенных старейшин. Движение за национальную независимость от империй началось в Северной и Южной Америках около двух столетий назад и стало главным моментом истории ХХ в. Именно в этом смысле национальная власть является политическим ядром обширной культурной трансформации, которую мы называем Модерном. В принципе, нация – это население определенной территории; национальная власть и национальный суверенитет представляли собой ее претензию на правление. Длительное время к этому населению относились по большей части лишь взрослые мужчины, не состоявшие в крепостной зависимости, которые установили сцену для последующей борьбы вокруг вопроса о том, кто именно является членом нации. Национальное государство – это практическая институционализация национальной власти. Если говорить в категориях города, борьба за национальную власть была сосредоточена на превращении княжеского Rezidenz-города, олигархического купеческого города, религиозного центра (например, Рима) или центров имперской/колониальной власти в национальные столицы. В белых доминионах Британской империи национальные столицы были построены в качестве политической замены колониальных столиц.
Модерн, национальные государства и четыре их основные исторические траектории
Слово «модерн» (modernity) можно использовать в качестве сокращенного наименования актуальной или недавно возникшей культуры. В искусствах оно стало обозначать господство определенного стиля или установки, т. е. «модернизм». В социологии было импортировано для обозначения определенного социального процесса (по большей части определенного заранее), т. е. «модернизации». Слово «modernus», появившееся в постклассической латыни, означает «современный, сегодняшний». С моей точки зрения, понятия должны быть не просто ярлыком, но делать нечто большее. Они должны пробуждать любопытство, провоцируя новые исследовательские вопросы. Понятия должны использоваться на практике.
В таком случае применение понятий «модерный» и «модерн» (или «современный» и «современность») предполагает следующие вопросы: что значит быть современным? Как и когда определенный социальный период можно интерпретировать в качестве периода Модерна? Должны ли такие периоды определяться социально-культурными регионами и (или) территориальными областями?
Я считаю, что лучшее и наиболее общеприменимое определение состоит в том, что быть современным (или «модерным») – значит не быть связанным традицией, мудростью наших отцов, навыками наших мастеров и каким бы то ни было древним авторитетом. Быть современным – это культурная ориентация времени на настоящее и на будущее, не больше и не меньше.
В таком случае современная культура представляется культурой, в которой эта ориентация времени господствует, а Модерн – это эпоха подобного господства. Вместо того чтобы прикреплять ярлык к тому, что мы наблюдаем и о чем пишем, мы, соответственно, сталкиваемся с рядом вопросов, у которых нет самоочевидных ответов: когда наступил Модерн? По-разному ли это происходило в разных культурных сферах, в науке, в разных искусствах, в концепциях истории, в политике, экономике, семейной жизни? Действительно ли он утверждался в разных странах по всему миру по-разному и в разные исторические моменты? И если так, влияют ли различные траектории, ведущие к Модерну, на сегодняшнюю социальную и культурную жизнь?
