- ... - сказал Важдаев.

  - Именно так, - кивнул майор.

  - А четвёртая?

  - Четвёртая увидела, как её дитя умирает здесь же, в этой же больнице через сутки после родов, и так всё с нею и произошло, в абсолютной точности, деталь к детали. И вот тогда началось.

  - Но это всё точно не утка?

  - Нет, - вздохнул майор. - Это гусь.

  - Тогда это кошмар, - сказал Важдаев, - это просто самый последний невероятный нечеловеческий кошмар. И где она сейчас, эта женщина, у которой сын? Что с нею?

  - Я не знаю, - ответил майор. Я знаю другое. Видения там или не видения, но женщине, у которой сын, и самой надо было понимать, в какой мир она собиралась рожать своего ребёнка. И что в этом мире сплошь и рядом бывает с человеческими сыновьями и дочерями. И что тут с любыми сыновьями и дочерями в конце концов случается вообще. То же самое и преподавательница колледжа в свои тридцать шесть могла бы уже сознавать, чем её преподавание в итоге закончится, а не ждать, пока однажды её не схватят за волосы и не макнут в это понимание лицом, как котёнка в лужу.

  - Ну и что же, в таком случае, должен был понимать, но не понимал я? - спросил Важдаев. - Или Лариса? Что лошадей забивают ежедневно?

  - Не думаю, что так просто и прямолинейно, - покачал головою майор. - Тем более, что ежедневно лошадей забивают всё же не так. Я уже, в общем, сказал вам, как я всё это вижу со своей ментовской колокольни. Мир есть игрушка злой воли. Он создан для того, чтобы мы содрогнулись от его жестокости и абсурда, а Творец мог насладиться нашим непониманием и ужасом. Но мы обманули создателя, и игрушка не забавляет его так, как ему бы хотелось. Мы выработали в себе привычку ко всему и умеем не замечать очевидного. Мы рожаем детей, как будто детям нашим жить в счастье и вечно. Нас закапывают, а мы лезем в директора. Мы научились находить комфорт в аду, стали поперек замысла создателя и похерили цель его творения. Я думаю, где-то там, - майор, казалось, хотел показать, где, но так и не показал, - решили, что к нам нужно менять подход. Пусть на гораздо более грубый, но и гораздо более доходчивый. Потому что мы упорно не хотим знать, для чего это всё и кто тут окончательный владелец. Мы закрываем глаза, чтобы не видеть очевидного, и нас решили пнуть в живот, чтобы от этого отучить. Ну и чтобы просто полюбоваться, какие мы забавные, когда нам страшно или болит. То есть, так я обо всём этом думаю. Может быть, я и ошибаюсь. Я всего лишь майор. Наверняка мой начальник объяснил бы вам лучше. Он подполковник.

  Они долго сидели молча: Важдаев - опустив голову и рассматривая ладони, майор - уставившись в темное, отражающее кабинет окно. Потом майор сказал:

  - Езжайте к жене, Станислав Михайлович. Постарайтесь бывать с ней побольше. Я понимаю, у вас в вашем положении дел выше крыши, но хотя бы по возможности.

  - Да, - ответил Важдаев. - Да. Сейчас.

  - Я имею в виду не только эти дни. Вообще. Даже если вам с нею больше не грозит ничто... специфическое. Только то, что всем. Что всегда.

  - Да, - сказал Важдаев. - Я понимаю.

  - Просто в этом ещё есть хоть какой-то смысл. Или хотя бы ещё кажется, что есть.

  Важдаев кивнул.

  - У вас-то самих детей нет? - спросил майор.

  - Нет. Не получается. Не получилось.

  - Переживаете?

  - Раньше да. Теперь привыкли.

  - У меня дочь, - вздохнул майор. - Уже, считай, взрослая. Живёт отдельно, с парнем. Балбесом, - добавил он, и в голосе его Важдаеву почудилось отчаяние. - Звонила на днях. Купила в магазине пакет макарон, принесла домой, а это черви.

  - В смысле, в макаронах черви?

  - Вообще никаких макарон, полный запечатанный пакет, весёлый поварёнок, надпись "Живите вкусно", а внутри всё сплошь черви кишат. Она перепугалась, швырнула в окно. Потом хотела со своим подобрать, пойти в магазин, устроить скандал, всех там разгромить, да пакет порвался, черви расползлись, ничего уже не докажешь.

  Они помолчали ещё.

   - Так, без скандалов даже лучше. Что толку? - сказал майор. - Я думаю, это только начало.