— Не надо ему домой, Семён Николаевич, у него нет никого, а тут я — у меня бадяга есть, на следующей перемене приложим, — Сергей глухо застонал.

С тех пор Серёжа окончательно уверился, что Гусь — чокнутый придурок. Хотя и прикольный. Никакой дружбы у них так и не сложилось, и на всякий пожарный Сыроежкин старался обходить Макара по широкой доке. И дразнить меньше стал, тоже на всякий случай. А то Гусь, конечно, смешной, когда злится, но больше с синим носом Серёже ходить не хотелось — ту неделю, пока синяк окончательно не сошёл, он вспоминал со смешанным чувством. Он и злился на Макара за свой подпорченный фейс, и стыдно ему было, когда тот чуть ли не при всех его лечил какими-то мазями, и… так тепло от мысли о том, что Гусев о нём заботился.

«Эх, вот бы такого друга как Гусь иметь! Да хоть какого-нибудь…» — мечтательно вздыхал Сыроежкин, устроившись у себя в гараже с гитарой. Но Гусев всё так же продолжал свои нелепые подколки, с остальными одноклассниками тоже как-то дружба не клеилась… Серёже было скучно одному. Учёба его совсем перестала интересовать, выслушивать от матери всё, что она думает по поводу его оценок, тоже надоело, и всё больше времени Сергей стал проводить в гараже. От нечего делать стряхнул пыль с гитары и начал бренчать потихоньку. Вот это у него пошло.

***

Макар понял, что с ним что-то происходит. Что-то странное, если не сказать, страшное. Потому что все мысли у него были исключительно о Сыроежкине. Когда это началось, непонятно. Может, когда они так «удачно» в сугробе зимой повалялись, но, может, всё ещё хуже — когда в руки к Макару попал этот треклятый «Старт» с Серёжиной фотографией. Кстати, именно этим журналом Макар дно и пробил, образно выражаясь, когда намедни пошёл вечером в ванную подрочить в спокойной обстановке и обнаружил, что делает это, глядя на фото своего одноклассника с обложки пресловутого журнала, который, как оказалось, он притащил с собой в санузел и даже этого не заметил.

Перепугался тогда Гусев знатно. Даже хотел выбросить злосчастный журнал, но потом передумал, просто спрятал подальше — на самое дно книжного шкафа. А для пущей надёжности вытащил наверх подаренный ему Вовкой на день рождения итальянский «Плейбой» за ноябрь семьдесят седьмого (где тот его надыбал — загадка).

«И чё я его прятал, стеснялся как дурак, — Макар задумчиво рассматривал модель в короткой кожаной куртке и чёрных стрингах, сидящую на мотоцикле спиной к зрителю. — Мне пятнадцать в конце концов, я имею право на голых баб пялиться! Жопа — во! — продолжал рассуждать про себя Гусев, изучая обложку журнала для настоящих мужчин (не то что этот ваш «Старт»!). — И мотоцикл — круто же! Вот у Сыроеги мопед — тоже ничего. Ему бы и куртка кожаная пошла, и татуировка на полужопии… — тут Макар покрылся холодным потом — потому как понял, что представляет на байке вовсе не голозадую девицу, а всё того же Сыроежкина. И это Серёга восседает в стрингах на своём мопеде, и лукаво улыбается ему через плечо. — Бляха муха!» В этот момент дверь в комнату Макара скрипнула, он в испуге отбросил от себя журнал и выдернул руку из штанов.

— Да ты не кипишуй, Макарка, — дружелюбно подмигнул Гусев-старший, пришедший перед сном проведать сына. — Хороший журнал, и девушка красивая, я б и сам… посмотрел, — дипломатично заметил отец, краем глаза косясь на Макаров Плейбой.

— Та бери! — облегчённо выдохнул Гусев. — Я посмотрел уже.

— Э не, себе оставь, — стал двумя руками отмахиваться Степан Тимофеевич, — меня мать живьём съест, если увидит. — А в твоём возрасте это нормально… ну, интересоваться девушками. Хорошо даже. Так что читай, читай. Когда с уроками закончишь.

Дальше папаша стал спрашивать его про школьные дела, а Макар про себя порадовался, как он вовремя спрятал «Старт» и достал «Плейбой». Какова была бы реакция отца, застань тот его за рукоблудием перед фотографией соседского парнишки, даже подумать страшно.

А ночью Макару снилась Серёжина попа. То, что эта, никогда не виденная им в реальной жизни, часть тела принадлежит именно Сыроежкину, Гусев во сне ни секунды не сомневался, но целиком Серёга «в кадр», что называется, не попал, всё внимание Макара было сосредоточено на белых упругих половинках, которые было так приятно гладить и мять. Никаких татуировок на этой идеальной заднице, кстати, не было, она была во всех отношениях чистая и красивая. Макар в сновидении так очаровался этой красотой, что потянулся к гладкой коже губами и… проснулся.

Так и не сумев успокоить бешено колотящееся сердце и с трудом переведя дыхание, Макар встал с постели, закрыл дверь своей комнаты на ключ и достал надёжно припрятанный «Старт». Всего лишь пару движений рукой потребовалось ему, чтобы спустить. И ещё час, чтобы опять заснуть — кажется, дальше обманывать себя уже невозможно, и Макару остаётся признать очевидный факт: он влюбился.

***

А в понедельник, как раз перед майскими, Гусев подрался с Кукушкиной. Когда Серёжа вошёл в класс, то даже не сразу понял, в тот ли кабинет он вообще попал — народ толпился у доски, оживлённо галдя, споря и упоминая то Гуся, то Кукушку. Серёжа, сгорая от любопытства, протиснулся внутрь сборища да так и ахнул: на полу рядом с учительским столом лежал Гусев, пытался стряхнуть с себя разъяренную Зойку и не потерять при этом значительной части своей шикарной шевелюры. Потому как Кукушкина обеими руками вцепилась ему в волосы и, судя по всему, без «трофея» слезать со своей жертвы не собиралась.

Почему Гусев её не скинул, Серёжа догадывался — Зойка видимо напала неожиданно, и Макар просто не успел среагировать, а теперь боялся не рассчитать со злости силу и покалечить придурочную.

— Ну, Колбаса, — рычал из-под Зойки Макар, — ты дождешься у меня, на оливье покрошу!

— А ты! Ты! — задыхалась от гнева Зоя, продолжая таскать Гуся за космы. — Ты всем жизнь только портишь! Все от тебя страдают, и Сыроежкин тоже!

— Я? — Серёжа так искренне удивился, что не замечавшая его до этого момента Кукушкина оглянулась на голос и на миг ослабила хватку на гусевских волосах. Чем без промедления воспользовался Макар. Он сбросил-таки с себя наконец агрессоршу, вскочил на ноги, а потом схватил Кукушкину в охапку, одним движением закинул себе на плечо и пошёл с ней между рядами. Остановился в конце класса и водрузил визжащую как сирена девицу на шкаф с методическими пособиями и дидактическим материалом.

— Всё, расходимся, концерт окончен, — хлопнул в ладоши Гусев и, тяжело вздохнув, уселся за свою парту. — Ты, Сыроега, тоже садись, не стой как памятник.

— Так это… Зойку снять надо, — несмело предложил Серёжа, глядя на шкаф.

— Нет уж, дудки! Пусть сидит там, кукует, ей полезно, — Макар с силой надавил на Серёжино плечо, усаживая его на место прямо перед собой. — Ума наберётся — тоХда сниму.

— Зд…равствуйте… Ребята! Зоя! Ты как там оказалась?! — в класс вошёл Таратар и поверх очков таращился на Кукушкину, раздумывая, снять ли её самому или попросить кого-нибудь. Большого и сильного. — Макар. Пожалуйста, сними Зою со шкафа, — как всегда вежливо обратился к Гусеву Семён Николаевич.

— Вот теперь снимай меня, Гусь, — ехидно повторила Зойка и показала Макару язык.

— Семён Николаевич! — возмутился Гусев. — Пусть посидит, в себя придёт. Она опасна для общества — на людей кидается!

— Семён Николаевич! — взвизгнула Кукушкина. — Это всё Гусев виноват, это он меня сюда посадил! Накажите его! — Зоя звякнула каблуком по стеклянной дверце.

— Да, я посадил, — не стал отпираться Гусев. — В целях самообороны — эта чокнутая чуть без волос меня не оставила.