— Ага… — слабо выдохнул Сыроежкин.

— Чегой-то ему четыре?! — отмер Макар и даже оторвался на секунду от созерцания голого Серёжиного торса, чтобы подойти к учителю. — Пять ему ставьте!

— Четыре — тоже хорошая оценка, — похлопал Гусева по плечу Ростислав Валерианович. — А на отлично твой друг, извини, не тянет, — и ушёл вместе с журналом в свою каморку.

— Сам ты уже ни на что не тянешь, — проворчал себе под нос Макар, когда Ростик скрылся из виду, обнял Серёжу за талию, пользуясь тем, что в зале они уже одни, и пошёл с ним переодеваться.

Смотреть на полуголого друга Макару было всегда тяжело. Точнее, просто смотреть и не трогать при этом руками. После тренировок в Интеграле хоккеисты имели возможность принять душ, но Макар всегда сразу одевался и шёл ждать Серёжу на улице, объясняя это тем, что общественными душевыми он брезгует и лучше нормально вымоется дома. Сыроежкин удивлялся такой особенности своего друга и всякий раз пытался его переубедить — на его взгляд душ в спортивном комплексе, где они тренировались, был вполне приличным. Но Гусев был упрям — оказаться голому среди голых же парней он и так-то не очень стремился, а уж если бы рядом с ним был голый Серёжа — скрыть от окружающих и от самого Сыроежкина свою заинтересованность было бы и вовсе невозможно.

— Отжиматься заставил… подтягиваться… Прыгать, по канату лазать, — уже в раздевалке с трудом отдышавшись, жаловался Гусю на свою горькую долю Серёжа, пока тот натягивал на него водолазку (руки у Сыроежкина почти не слушались). — И на улицу меня погнал, стометровку бежать… А вы там в волейбол… прохлаждались, я вас видел! Ну где справедливость?!

— А нехрен было вместо себя левого чувака в школу отправлять! Я б тебе ещё не то устроил, — не проявил к товарищу никакого сочувствия Макар. — Дай сюда! — ему надоело смотреть, как Сыроежкин уже чёрт знает сколько времени пытается застегнуть дрожащими пальцами ремень в штанах, и отпихнул в сторону Серёжины руки. — Всё, готов, на выход. Щас петь будешь.

***

Самым последним уроком в этом году и, соответственно, самой последней пересдачей для Сыроежкина была музыка. И идти на неё он страшно боялся. Конечно, сдав все предметы и завалив одно несчастное пение, Серёжу на второй год не оставили бы. Но крови его музычка попила бы всласть — заполучив себе солиста вроде Элека, Роза Ивановна вынашивала честолюбивые планы подтянуть остальных до приличного уровня и создать школьный хор, который было бы не стыдно выставлять на всяких конкурсах. А тут, оказывается, никакого солиста у неё и нет! Потому что её как девочку провёл один недалёкий шестиклассник. Позорище, одним словом.

— Ну чеХо ты ломаешься, Сыроега? — всё никак не мог взять в толк Гусев. — Сам Ховорил, что поёшь и на гитаре лабаешь не хуже Эла! А тут трусишь! Или ты врал опять?

— Да не трушу я! — взвился Серёжа. — И не врал.

Всю дорогу до актового зала он нудел друзьям, что петь не может и голоса у него нет.

— Просто у меня эта… Как её? Фобия, во! — вспомнил он наконец название своего недуга.

— Фобия, от греческого слова «Фобос», что значит страх, — важно заметил начитанный Корольков. — Так что Макар прав, Серёга, ты просто трусишь.

— Ну хорошо, трушу, — совсем скис Сыроежкин. — Боюсь я перед всеми.

— Чёт раньше тебе нравилось, когда на тебя все глазели, — заметил Гусев.

Эта Сыроегина черта — желание покрасоваться перед публикой — Гусева всегда бесила.

— А петь не могу! — чуть не плакал Сыроежкин. — Никогда ни для кого не пел… только для Эла… один раз, — тут он вспомнил про своего пропавшего двойника и совсем расстроился.

— Ты мне обещал, помнишь? — Макар поспешил перевести разговор на другую тему.

— Помню, — согласился Серёжа. — Но только тебе одному, чтоб никто больше не слышал. А потом, может, уже и получиться… для всех.

— Слушай, может, под магнитофон петь будешь? — спросил Витёк, когда они уже пришли в зал.

Музычки ещё не было, зато Сыроежкин успел извести всех своим нытьём и траурной физиономией. Вот Смирнов и ляпнул глупость, чтоб хоть как-то перебить этот поток стенаний, который не только ему, а уже и терпеливому Гусю выносить было сложно.

— А записать как? — Серёжа дружескую подколку принял, видимо, за чистую монету.

— Слушай, Сыроега, давай роялину… ну, — Макар сделал характерный жест руками, — поломаем? — ему Витькина идея отвлекать Серёжу дурацкими предложениями пришлась по душе.

— Ну, новую привезут! — парировал Сыроежкин, но, глядя на друга немного повеселел.

— А может?.. — вдруг встрепенулся молчавший до сих пор Вовка.

— Что? — тоже оживился Сыроежкин — Корольков в отличие от многих обычно предлагал что-то дельное.

— Да не… ничего, — разочарованно отвернулся от приятеля Вова.

Он тоже хотел как Гусь со Смирновым придумать какую-нибудь абсурдную штуку, но на ум ничего не пришло. Всё-таки, иногда его эрудиция и репутация умника бывают не на руку.

— Пропал я, ребята! Никто мне не может помочь!.. — патетически провозгласил Серёжа, возведя очи к небу.

«Вот же ж артист! Погорелого театра… Нет, чтоб спеть и не выдрючивается, а он комедию ломает!» — вздохнул про себя Гусев, но вслух решил ничего не говорить — Сыроега упрямый как осёл. И такой же умный, ага…

— Я помогу, — раздался вдруг сверху нежный голосок.

— Ты зачем сюда пришла, ябедничать? — вскинулся на Кукушкину Смирнов. Девочка бросила на него короткий настороженный взгляд, чуть замедлила шаг, но продолжила спускаться в зал.

Витёк Зойку недолюбливал с тех самых пор, как она в третьем классе при всех высмеяла его неуклюжие попытки поухаживать за ней, и теперь реагировал на неё крайне болезненно.

— Ну, Ховори быстрей. Если по делу, — Макар к Зое тоже тёплых чувств не питал, по вполне понятным причинам, но вынужден был признать, что объекту своей страсти Зойка чаще была полезна, чем наоборот. И ради Серёги ничьей помощью брезговать не собирался.

— Нужно разбиться на голоса… — начала Зоя.

— Ну, и что дальше? — скептически заметил Корольков.

— Как в хоре. Я знаю, я в хоре занималась, — затараторила Кукушкина, подбежав к пианино, вокруг которого в ожидании урока расположились ребята. — Роза давно пыталась это сделать, да плюнула, вы ведь все только придуривались, а нормально не пели. А если б делали как надо, никакого солиста бы и не понадобилось. Хор может и так петь.

— И всё?! — съязвил Витёк.

— Нет, не всё, я ещё кое-что придумала, — проигнорировала сарказм своего бывшего поклонника Зойка.

— Что? — серьёзно спросил Сыроежкин.

— Вы не должны соглашаться с тем, чтобы Роза выбирала солиста — все ученики имеют одинаковое право петь.

На том и порешили — Зойкина мысль выглядела здраво и была вполне выполнима. А Макар лишний раз убедился, что если человек тебе не нравится, это не значит, что он не может быть полезен.

Поспорить с учителем на законных основаниях — милое дело. Стоило Розе Ивановне вызвать Сыроежкина к инструменту, как тут же со всех сторон послышались недовольные возгласы: «Почему всегда его одного?!» «Тоже любимчика нашли!» «Тут школа, а не Большой театр!»

— Да, но у него же голос… — растерялась не ожидавшая такой реакции учеников преподавательница.

— У меня тоже есть Холос, я тоже хочу петь!.. — громче всех возмутился Гусев, и учительница сдалась.