Ошибка. Обнаружено несертифицированное программное обеспечение. Выполняется удаление. Критическое состояние системы.

В голове прояснилось, она сжала ладонями виски, и фигура напротив нее чуть расслабилась. Он передумал ее ловить? Она улыбнулась и хихикнула, потом засмеялась дольше и громче, чувствуя, как из глубины души поднимается волна опаляющей, жаркой ярости.

Они сделали ей больно. Они заплатят.

Кто — «они»?

Удаление завершено. Требуется обновление системы.

На периферии зрения что-то шевельнулось, и она отреагировала раньше, чем успела осознать, что делает. Кулак врезался в чей-то живот, заныли отбитые костяшки. Локтем в затылок, потом вцепиться туда же пальцами, швыряя чье-то тело на пол, и кинуться сверху, погружая пальцы в незащищенную шею. Рвануть, чувствуя, как поддается плоть с влажным, чавкающим звуком, и отшвырнуть от себя, вытирая кровь с пальцев о чужую рубашку.

Синхронизация завершена, система готова к работе.

Разум вернулся, алые тени испарились, будто их и не было. Она вздрогнула, глядя на свою ладонь, на грудь мужчины, неподвижно лежащего под ней, щедро залитую кровью, будто вишневым соком. Она смотрела на разорванное горло, и из глубин живота рвался на волю крик ужаса. Внутренности скрутило тугим узлом, рот наполнился тягучей предрвотной слюной.

Она тяжело сглотнула и посмотрела в лицо своей жертвы.

И закричала.

Скай смотрел на нее, и его глаза были еще живы, кровь пузырилась в страшной ране, выплескиваясь небольшими порциями с каждым ударом сердца. Кровь стекала на пол, капли стучали, отсчитывая ход времени.

Кап — она больше не пузырится.

Кап — струйка иссякает.

Кап — останавливается взгляд.

Она кричала. Долго, страшно — но никто не отзывался, никто не приходил. Она обнимала его, баюкала мертвое тело в своих руках, прижимала к груди. Он был легким, в его глазах была пустота, но ее не должно было там быть. Ведь она была рядом, ведь они были вместе, а там, где есть они — нет пустоты.

Лучик закатного солнца скользнул по его лицу, но глаза — пустые глаза — не захотели светится подобно ему. В них не было понимания. В них не было любви. В них не было даже страха, хотя сошел бы и он. В них было пусто. Скай, Скай, что с тобой, ты же знаешь, что я боюсь пустоты еще больше, чем людей?

— Скай, улыбнись мне…

У него всегда были слишком бледные губы, а она смеялась и утверждала, что в трупной синюшности не может быть эстетики. Она погрузила пальцы в лужу, натекшую на пол, и провела ими по его губам. Красный — красивый цвет. Пол был красным. И стены. И обивка белого дивана — тоже красная. Так и раньше бывало, но отчего-то не вспоминалось — когда.

Теперь так было и будет всегда.

Она рассмеялась, и эхо гулко разнесло ее смех по комнате.

Он говорил, что красный цвет слишком агрессивный, но сейчас он успокаивал, а вот зеленые пятна деревьев за окном наоборот раздражали. Ей хотелось выкрасить и их, но нигде не хватит краски на весь мир. Что же делать?

Ответ пришел неожиданно, от переизбытка чувств она страстно поцеловала ледяные губы Ская и уложила его на пол, осторожно, ласково.

Влажные пальцы прошлись по оконному стеклу, оставляя неяркий след. Скай… у него уже не хватит крови, чтобы выкрасить это стекло в красный.

Но есть ведь еще и она, верно?

Ногти легко вонзились в кожу на запястье, а боль на миг окрасила мир алой дымкой. А где зверь? Почему его нет? Почему ей так страшно и так больно?

Она затрясла головой: это было слишком сложно и ей не хотелось об этом думать. Хотелось покрасить окно, но кровь из вены текла слишком медленно и неохотно.

— Это ничего, любимый!

Она знала, как сделать это быстрее. Она повернулась к окну и вцепилась пальцами в собственное горло. У нее в школе было плохо с биологией, но она знала, что из ран на шее кровь бьет фонтаном.

Это все ради него. Ради них.

Они здесь, а значит — здесь не будет пустоты.

Вспышка боли окрасила мир алым, а потом он налился чернотой, и она едва успела нащупать ледяную ладонь Ская. Это ничего, что мир черный, главное — они будут.

Она еще успела подумать, что неровно выкрашенные в алый их красной кровью стены можно оставить пустоте.

И умерла.

Сердце бешено колотилось. Рассвет окрасил белые стены в розовый, и это был почти красный — тот самый жуткий цвет из ее сна. Стана закрыла лицо руками и разрыдалась, громко, сильно, до икоты и неразборчивых то ли всхлипов, то ли проклятий.

Кошмар был хуже, много хуже, чем все ее предыдущие сны. Страшнее и сильнее. Она не знала, как будет смотреть на собственные руки без истерики. Прижатые к лицу ладони намокли, и снова вспомнился сон, кровь, стекающая с пальцев, по запястьям. Так много крови…

Она беззвучно закричала, вцепившись в одеяло до побелевших костяшек пальцев. Тело били судороги, ужас сковывал, сердце пропускало удары и бешено стучало, пытаясь нагнать само себя.

— Стана, — кто-то вцепился ей в плечо, кто-то звал ее по имени, но звуки доносились глухо, будто издалека. — Стана!

Она открыла глаза и заорала в голос, увидев нависшее над ней лицо. Сон снова ожил, но теперь он был реален. Глаза Ская, губы Ская…

Разорванное горло и кровь, кровь, кровь.

Стана захлебывалась рыданиями, и ощущение объятий, ощущение его рук, обхвативших ее, удерживающих — только усиливало истерику, ведь ее сон начинался точно так же, и Скай, кажется, это понял. Он отпустил ее и куда-то ушел, вернувшись спустя мгновение со стаканом воды. Немного успокоившаяся девушка взяла его с благодарственным кивком, попыталась отпить, но зубы клацали по краю, а в рот не попало ни капли — только футболку забрызгала.

Профессор забрал у нее стакан и поставил его на столик, усаживаясь прямо на пол рядом с диваном. Он ничего не говорил, просто смотрел тяжелым, немигающим взглядом, пока она, силясь справится с собой, косилась на него и тут же отводила глаза, кусая кулак, сдерживая приступы накатывающей истерики.

— Извините, — хрипло шепнула она спустя то ли мгновение, то ли час. — Я… я сейчас уйду, просто…

Стана попыталась встать, но ей на плечо легла тяжелая рука и придавила девушку к подушке.

— Лежать, — коротко бросил Скай, и она подчинилась.

Привычно ныли виски, кошмары всегда оставляли ей чувство опустошенности и головную боль. Стана поморщилась и перевернулась на живот, обнимая подушку. Профессор так и сидел на полу, спиной к ней, привалившись к дивану. Стане был виден затылок и часть лица: щека, ресницы, кончик носа. Его глаза были закрыты, по выступающим желвакам можно было легко догадаться, что он сжал зубы.

— Что тебе снилось?

Он даже не обернулся, как будто спросил сам у себя. Девушку соблазняло отмолчаться, но он слишком много для нее сделал, чтобы так его игнорировать.

— Кошмары. Со мной бывает, ничего страшного, — она замялась. — Ну, то есть, страшно, конечно, но… я привыкла.

Скай запрокинул голову назад и провел руками по лицу. Глухо застонал.

— Стана. Что. Конкретно. Тебе. Снилось?

Интонация, с которой он это произнес, металл в его голосе, заставили ее вздрогнуть и сесть. Теперь она смотрела на него сверху вниз, и эта поза чем-то напоминала часть этого проклятого сна: его голова у нее на коленях, перепачканные кровью пальцы на губах.

— Я не помню! — взвизгнула она, убеждая в этом то ли его, то ли саму себя.

Он встал и навис над ней, упираясь руками в спинку дивана по обе стороны от ее плеч. Под его тяжелым взглядом девушке хотелось исчезнуть, раствориться, только не видеть больше этот расплавленный, обжигающий металл, не чувствовать себя так, как будто он заживо сдирает с нее кожу маленькими кусочками.

— Ты говорила во сне, Стана, — его шепот был слишком интимным, слишком проникновенным. Она зажала уши, но все равно слышала этот обманчиво ласковый голос. — Ты звала меня. Что тебе снилось, Стана?

Тело била крупная дрожь, во рту появился металлический привкус крови: кажется, она прокусила губу. Стана вжалась в диван, отрицательно мотая головой, но Скай не уходил, напротив, он наклонился ниже и взял ее за подбородок, принуждая смотреть в глаза. Она зажмурилась, часто и поверхностно дыша. Так легко заработать гипервентиляцию, но это не пугало, ведь потерять сознание сейчас было бы высшим благом. Темнота не приходила. Как назло.