«Он должен узнать, что значит боль», — мелькнуло в ее голове, и Стана похолодела. Этот бред был слишком похож на ее сны, кошмары, которых не было. Этот бред порождал страх, но она не могла, просто не могла смотреть на ректора и не представлять, как он будет умолять ее о пощаде. Ее?

— Я… — Стана запнулась, вскочила с места, отвесила глубокий поклон и замерла, не разгибаясь. Не смотреть на него, не видеть его лица. — Боюсь, я вынуждена отказаться. И, прошу прощения, мне пора на работу. Всего доброго, господин ректор, — разогнуться, развернуться, склонить голову, крепко зажмурившись. — Всего доброго, профессор Ланской.

Она сбежала, не оборачиваясь, не глядя даже по сторонам. Она летела к остановке, надеясь на то, что автобус будет уже там или, хотя бы, придет сразу — и ей повезло.

«Алек, спаси меня», — думала она по дороге, закрывая лицо руками и раскачиваясь на сидении из стороны в сторону, как безумная в припадке.

«Спаси меня, Скай», — вторя ее мыслям, шептал кто-то в ее голове.

Через КПП она пронеслась, почти не останавливаясь. Даже с охранником не поздоровалась — ткнула идентификационной картой в считыватель и побежала дальше. К Алеку. Домой.

Ввалилась в прихожую и, не разуваясь, поднялась в спальню, откуда доносилась негромкая музыка. Кажется, ее здесь не ждали: он с закрытыми глазами лежал на кровати в обнимку с гитарой и что-то играл, напевая себе под нос. Мелодия была незнакомой. Голос — хриплым, не попадающим в ноты и безобразно пьяным. Когда она ввалилась в комнату, Алек приоткрыл один глаз, криво улыбнулся, но больше никак не отреагировал. Продолжал сосредоточенно перебирать струны, не дожимая аккорды.

Гитара жалобно стонала. Стана кинулась к нему, ничком падая рядом и говоря, говоря, говоря. Она рассказывала все и вся: всю свою жизнь, все что случилось за эти недели, все, что произошло сегодня.

— Мама… приглашение… сны… ректор…

Ей самой ее неожиданная исповедь казалась бессвязным набором слов, но Алек не останавливал ее, слушал молча. Продолжал играть.

Когда он закончила, он отложил гитару и развернулся к ней. Тонкие пальцы скользнули по волосам, запутались в них и разобрали пряди. Он смотрел пристально и печально, слишком серьезно для человека в той степени опьянения, которую выдавал его голос.

Он улыбнулся и обнял ее, крепко прижимая к себе, а потом резко оттолкнул. Он поднялся единым, слитным движением, незаметным человеческому глазу, подхватил ее на руки и отнес вниз.

— Я завалил тестирование, Стана, — бросил он, открывая дверь. — Не приходи больше.

Она даже не поняла, как оказалась на улице. Просто тепло коридора вдруг сменилось пронизывающим ветром и снежной крошкой, больно жалящей открытые, влажные от слез щеки.

Кажется, она что-то кричала. Кажется, она проклинала его.

Кажется, она плакала и умоляла ее впустить.

Это было безумие, и когда оно закончилось, Стана поехала домой, чувствуя пустоту глубоко в душе, в местах, о существовании которых она даже не подозревала раньше.

«Я все равно вытащу тебя оттуда», — написала она Алеку глубокой ночью, выплакав все слезы.

И заснула, в кои-то веки, вообще не вспомнив про свои кошмары. Не радуясь и не жалея.

Стане было все равно.

========== Акт одиннадцатый — Cogita et visa (Замыслы и намерения) ==========

Нужда сильнее, чем закон.

(Иоганн Вольфганг фон Гёте «Фауст»)

Ей снился сон: она стояла перед дверью, обхватив себя руками и мелко дрожа. Голова раскалывалась на части, мир перед глазами мерцал то красным, то серым. Ей было страшно и больно, но вдвойне страшно было протянуть руку и открыть эту дверь.

Она выдохнула и схватилась за ручку. Руку свело судорогой — она отшатнулась и хрипло вскрикнула чужим мужским голосом. Это было не ее тело, это была не ее ладонь со скрюченными пальцами, хватающаяся за воздух.

Эта боль и этот страх тоже были чужими.

Она решительно взялась за ручку и распахнула дверь. Комната за ней была пуста: эдакий гибрид кухни и гостиной, условно разделенный на две части высокой барной стойкой, заставленной моделями самолетов. Жилище маньяка. Пахло кофе и чем-то спиртным, то ли почти выветрившимся, то ли запах натянуло из другой комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Через щель просочился лучик света — четкая полоса на черном ковре. Спальня?

Оттуда донесся мелодичный смех, потом гулкий звук падения и вскрик, плавно перешедший во вздохи и сладострастные стоны. Ее передернуло, страх усилился. Хотелось развернуться и уйти. Заткнуть уши и усесться на пол, раскачиваясь из стороны в сторону. Я в это не верю, а значит — этого нет, нет, нет…

Она сдавленно застонала и пошла вперед. Маленькими неуверенными шагами на свет. Один шаг — мир окрашен алым, другой — серые тени мечутся по углам, третий — тени стекают со стен, багровые и блестящие, словно свежая кровь. Она закричала, в спальне кто-то выругался. Каждый шорох отдавался пульсацией в висках, звук шагов заставил ее рухнуть, как подкошенную, и, поскуливая от боли, сжаться в комок.

Щелчок выключателя — яркий искусственный свет резанул по глазам. Она ткнулась в ковер лицом, чувствуя, как жесткий ворс царапает кожу. Кто-то удивленно вскрикнул, звук шагов смазался на миг — два удара сердца — и на ее плечо легла большая ладонь.

Кто-то обнял ее, развернул, прижимая к себе, пряча от света. Кто-то успокаивающе шептал нечто невразумительное, гладил по голове и спине, и мышцы наконец расслабились, а боль и страх отступили. В мир вокруг вернулись краски — и она неуверенно подняла глаза.

На нее смотрел Скай, встревоженно и нежно. Он что-то спрашивал — она помотала головой и встала. Тело слушалось беспрекословно, казалось, то, что было миг назад — было давно и не с ней.

Шорох сзади застал ее врасплох, она обернулась на звук: в дверях спальни стояла обнаженная рыжая девушка. Дивно красивая, хрупкая и эфемерная, она смотрела на нее недоуменно.

— Что ты здесь делаешь? — спросила эта девушка.

— Прости, Скай, — хрипло шепнула она, разворачиваясь к нему. — Все хорошо, все уже хорошо.

Она кивнула им обоим и, развернувшись на каблуках, побежала прочь. В ушах свистел ветер, в висках занималась знакомая ноющая, пульсирующая боль.

«Спаси меня, Скай», — подумала она, чувствуя на губах солоноватый привкус не то слез, не то крови.

Она споткнулась и полетела вниз на груду битого стекла, чувствуя, как расходится кожа под острыми гранями, как осколки впиваются глубже и глубже. Она попыталась закричать, но дыхание перехватило, а под ней разверзлась знакомая бездна.

Она падала глубже и глубже, чувствуя себя Алисой из сказки, пока кто-то не обхватил ее за талию и не дернул наверх, останавливая это бесконечное падение. Она развернулась: Алек смотрел на нее и шало улыбался. Он сдул с лица длинные пряди, рассмеялся и отпустил ее. Просто остался стоять напротив и смотреть, как она судорожно ощупывает лицо, сухое и чистое, будто не было ни падения, ни пропарывавших кожу острых граней.

— Алек, — шепнула она.

Он улыбнулся и пошел прочь, поманив ее за собой. Она послушно последовала за ним.

Они шли и шли, по серому, влажному будто от дождя асфальту. Мир вокруг был черным, а, может, его и не было. Была пустота и дорога у них под ногами. И из этой пустоты впереди вдруг выросло зеркало — просто гладкая поверхность без рамы. В зеркале не было ее. Только Алек.

А он вдруг с силой впечатал в него кулак, и по стеклу во все стороны поползла сеточка трещин.

Зеркало стало осыпаться им под ноги, медленно, словно воздух был плотным, а она стояла и смотрела в его осколки, каждый из которых отражал что-то свое: улыбающийся Алек, плачущий Алек, Скай в обнимку с ним, темноволосая девушка, кажущаяся ей смутно знакомой — хоровод лиц и рук. Последний осколок упал ей в ладони, и она, мгновение поколебавшись поднесла его к лицу. В нем отразилось лицо Алека, бледное и испуганное. Зеркальный Алек шевелил губами, что-то твердя — Алек, стоящий рядом с ней улыбнулся, провел пальцем по острой грани осколка в ее руках, и тот вдруг взорвался фонтаном крови.