— Хороших гранильщиков раз два и обчёлся, — огрызнулся Марсель, — сам ведь знаешь. Помнишь сколько прошлый раз потеряли? Хорошо сами на кобылку** не загремели.

— И что ты не прикончил товар, когда была такая хорошая возможность? Сразу бы и отомстил за мою руку. Когда я теперь могу ей работать?

— Не ной, Поножовщик, отведу тебя к знакомому доктору, он всё сделает. Не мог я закончить дело — там сестра моя была.

— Ну и пришил бы её заодно, — оскалился Ножичек и смачно сплюнул на пол, — ты же не любишь своих родственников.

— Не люблю, — согласился Марсель. — Но Амина другое дело. Я хорошо её выдрессировал, она слушалась меня как овечка, и вдруг неожиданно сорвалась — сбежала. Я долго искал её и нашёл случайно там, где и не ждал. Сначала я хотел её просто наказать, но теперь у меня нарисовался план, как использовать её, потому и оставил в живых. Вот обстряпаем дело, а потом уж пусть её — хоть вы возьмите и делайте с ней, что хотите.

— Тебе-то она на что?

— Она хорошая наводчица. Ты забыл?

Комментарий к - 13 -

* замок Шато Сен-Клу

** каторга

========== - 14 - ==========

Амина никогда не видела своего брата пьяным. Конечно, он выпивал, как и все, и в такие моменты смотрел и говорил не так пугающе. Он входил в жилище, которое они делили на троих, и по звуку его шагов, по стуку двери, она определяла, что её ждёт. С тех пор, как она согласилась ему помочь в том, что он называл «маленькой проблемой», Амина жила в постоянном страхе. Вечное напряжение не давало свободно вздохнуть. Выходя на улицу, она каждую минуту ожидала, что её схватят жандармы, дома — тряслась, уповая на то, что брат не придёт домой ночевать, и в ту же минуту обрывала свои мысли, понимая, что неосознанно желает, чтобы он снова оказался там, откуда явился несколько месяцев тому назад. Она стыдилась своих мыслей, пытаясь подобрать оправдания Марселю, но правда была слишком очевидна и слишком тяжела, чтобы она могла справиться, с ней просто засунув голову под подушку или закрыв глаза. Марсель был зол и жесток. Но до сих пор он и пальцем не притронулся к ней. Она и так боялась до судорог и выполняла всё, что он хотел.

Маленькая проблема заключалась в том, что Марселю нужна была помощница в его промысле — ещё одно замысловатое словечко, которым он прикрывал неприглядные дела. Марсель жил в Париже «нелегально». Людям, прошедшим каторгу, путь в столицу был заказан, но так уж случилось, что устроится он мог только в Париже, потому и рискнул, и рисковал уже несколько месяцев, до сих пор удачно избегая встреч с жандармами и прочими представителями власти. Редкие, но прибыльные грабежи, фальшивые бриллианты и другая подобная работа составляли источник его доходов. Амина была на побегушках — подай, принеси, убери, передай. Она соглашалась передавать различные свёртки — забирать у одних и передавать другим, стараясь успокоить свою совесть тем, что не догадывается о содержимом этих свёртков. Уже дважды она чудом избегала ареста, и каждый раз твёрдо обещала себе в следующий раз отказаться от поручений, и каждый раз малодушно отворачивалась от своего решения.

Сейчас услышав, как хлопнула дверь, отделяющая коридор от общей лестницы, почувствовав всей кожей, как дрожит воздух от тяжёлой поступи человека, приближавшегося к двери их нищего жилища, она попыталась в последний раз собрать в кулак всю свою нехитрую силу воли, чтобы, наконец, ответить отказом на очередную просьбу Марселя. А она у него уже готова, он всегда и всё планировал заранее. Амина больше не могла, не хотела участвовать в его тёмных делах и чтобы почувствовать себя увереннее, поклялась самым дорогим, что ещё оставалось — именем матери.

Марсель вошёл. Она привстала навстречу, предлагая собрать ужин. Он отказался. Усевшись за стол, заговорил тихо и спокойно, объясняя свою мысль. И Амина с ужасом осознала, что теперь ей предстоит принять участие в самом настоящем грабеже, где, возможно, погибнут люди. Не погибнут — терпеливо объяснял Марсель. В доме никого не будет — её задача в этом убедиться. Нет, нет, она больше не хочет, она не может. Не может? Марсель прищурился и оглядел её с головы до ног. Придавленная силой взгляда, она отступила, стараясь защититься от него хотя бы рукой. Всё, что произошло дальше, в памяти скрылось густой пеленой ужаса — Марсель впервые жестоко изнасиловал её.

Насилие. Оно было тем более ужасно, что в нём не чувствовалось ни капли похоти, только холодный расчёт, желание унизить, подчинить, подавить всякое сопротивление, даже саму мысль о протесте выдавить дикими побоями, выжечь звериной жестокостью, ведь если первый удар смертелен, второго уже не потребуется.

Много месяцев спустя она продолжала переживать это во сне. Просыпалась от своего крика, будила всхлипами Мари, с которой спала на одной постели, и долго не могла успокоиться, несмотря на всю нежную заботу и внимание, которое уделяла ей подруга.

После того, как насилие совершилось во второй и в третий раз, хотя она и после первого уже была сломлена, Амина готова была броситься с моста. Мари поймала её и удержала, и согрела, как могла. Тогда-то они и сбежали, укрылись в другой части города. Первое время было тяжело — пришлось уйти с работы, порвать прежние связи. Но Мари уныние практически не было знакомо. Если они до сих пор были живы, имели кров и еду, то всё это было благодаря юной гризетке, которая словно по волшебству умела обустраиваться всюду, куда заносила её судьба. Амина только разводила руками — ей такая решительность была недоступна.

— Просто пока тебе нечего терять — беспечно замечала гризетка, — а вот если найдётся, то и решительность неведомо откуда прибудет, — уверенно добавляла она.

Но Амина лишь качала головой.

***

В то самое время, когда Амина проснулась, захлёбываясь в слезах, снова и снова переживая ужасы своей жизни, Эрику тоже не спалось. Он практически оправился от раны, но каждый раз замечал, что руке его все же не достаёт прежней гибкости и уверенности в движении. Арно хмурился, осматривая его. Эрику и не нужно было знать его мнение. Те знания, которые у него были, раскрывали ему правду не хуже любого медицинского светила. И правда не радовала. Почему-то именно сейчас он всё сильнее и чаще ощущал на своих плечах груз всех своих сорока пяти лет. Мысли эти нагоняли тоску и уныние, а тяжёлое восстановление после ранения делали настроение ещё хуже. Эрик хандрил и тосковал, иногда даже хорошенько и не понимая о чём или о ком. Он скучал о своих найдёнышах — больше о Шарле и Лизе, о Шарлотте меньше. Она словно отдалилась, образ её стал каким-то мутным и нечётким, как будто он смотрел на неё сквозь грязное стекло. Она не навещала и он был этому рад.

Он ни разу больше не спрашивал у Самира о своём ночном видении, поскольку это переживание, вызвавшее его к жизни, отошло в прошлое и потеряло своё значение. Он был уверен в том, что если в его комнате, рядом с его постелью ночью была женщина — Кристина или какая-то другая, — то для этого была какая-то причина, возможно очень важная для незнакомки, которая заставила её быть здесь, возможно, видеть его без маски. Скорее всего, вид его ужаснул её — Эрик помнил прикосновение её пальцев к своей щеке. Наверно, она еле сдерживала себя от ужаса и отвращения, потому и не являлась больше. Он не мог заставить себя поверить в то, что этой причиной мог быть он сам. А раз так, то и интерес его к загадочной ночной посетительнице пропал сам собой. Тем более, что она никак не проявляла себя больше. Могло ведь быть и так, что она просто приснилась ему.

— Так вот, ни работа, ни занятия науками не могли излечить тебя, друг мой, — прошептал он вслед за героем Альфреда де Мюссе,* и ветви деревьев качнулись, словно отвечая на тоску, прозвучавшую в голосе. Эрик открыл окно и вдохнул ещё холодный весенний воздух, и закашлялся от резкого вдоха. Кашель моментально отозвался острой болью под лопаткой. Он опёрся руками о подоконник и тяжело вздохнул. Окна флигеля почти скрытые в летнюю пору от солнечного света, теперь, когда деревья ещё без листьев, приветливо встречали свет луны — не мертвенный и холодный, но спокойный и ласковый для усталых глаз. И под влиянием этого сияния и ещё по-зимнему морозного ночного воздуха, следом за тем же героем Эрик готовился повторить слова, которые заставили того, кто сказал их впервые, начать всё сначала: