Подкралось Рождество. Шарлотта жадно разглядывала витрины магазинов, мечтая о покупках и подарках. Однажды, появившись в облаке морозного воздуха, Самир произнёс слова, которые прозвучали для неё как приговор:
— Мадам, мы нашли для вас достойное жильё и работу.
========== - 11 - ==========
Рождество встретили в маленькой уютной квартирке на пересечении улиц Лафайет и Шоссе д’Антен. На первом этаже того же дома располагалась большая галантерейная лавка, а рядом — под одной крышей — ателье по пошиву дамского платья и изготовлению шляп. Это ателье было одним из тех, которые в то время росли, как грибы. Его хозяйка — мадам Лескано — утверждала, что была знакома с самим господином Вортом и эту мастерскую открыла с его разрешения и заручившись его добрым напутствием. Так это было или нет, никто точно не знал, но ателье мадам действительно пользовалось успехом и шляпки, которые здесь изготавливались, были нарасхват. Шарлотта стараниями Самира устроилась там на правах помощницы и компаньонки. Это было гораздо лучше того, о чём она мечтала. Здесь у неё было особое положение — практически наравне с хозяйкой.
Первое время она разрывалась между работой и детьми, возвращаясь в квартиру каждый час, но потом Самир нашёл для Лизы и Шарля няню. Девушка приходила рано, когда Шарлотта отправлялась мастерить шляпы и следить за порядком в ателье, и уходила вечером. С Эриком они не пересеклись ни разу. Самир был доволен новой няней и охотно взял на себя расходы по оплате её труда. Дети, кажется, были довольны. Няня, как многословно, слегка картавя, объяснила Лиза, была «милая, ласковая, знала много интересных историй — совсем, как вы, месье Эрик, но конечно голос у неё не такой красивый, как у вас — и очень красивая». Эрик пожал плечами, улыбнулся и перестал заботиться об этом вопросе.
Все понимали, что пройдёт время прежде чем Шарлотта сможет обеспечивать себя сама. Так что переезд её с детьми в другой дом фактически означал, что жилая площадь просто стала шире и потребовала больше затрат.
Оправившись от первого потрясения и наплыва паники, Шарлотта засучила рукава и стала обустраивать своё жилище, обнаружив при этом немалую хозяйственную расчётливость и сообразительность. Несколько скудных лет самостоятельной жизни воспитали в ней разумную и скромную хозяйку. И Эрик, и Самир убеждались в этом раз за разом. Но временами, а чем дольше Шарлота жила под их покровительством, тем всё чаще, сквозь облик практичной и уравновешенной особы проступали черты прежней маленькой девочки — богатой наследницы, всеобщей любимицы и — долгое время — единственной дочери. Её томили двойственные чувства: с одной стороны, она хотела, чтобы в расходах её ничто и никто не ограничивал, но с другой стороны, испытывала определённую неловкость, не зная чем придётся платить за такую щедрость. Шарлотте хотелось быть расточительной и капризной и удерживало её от таких проявлений не чувство меры, а отлично осознаваемая ею шаткость положения и страх того, что всё быстро закончится, стоит ей сделать неверный шаг.
Самир не был богат, но решил быть щедрым ради старинного приятеля. Эрик же о финансовой стороне вопроса не заботился. Он вообще не думал о затратах, связанных с обустройством и дальнейшей жизнью его найдёнышей. Он одел и обул их с ног до головы, приложил немало усилий к тому, чтобы Шарль выздоровел, и более его мысль к денежному вопросу не возвращалась. Когда Самир сказал о денежных затруднениях, Эрик недоумённо заметил:
— Так чего же ты молчал? — Принёс пачку денег, отдал персу и вновь перестал о них думать.
Когда он навещал Шарлотту и детей или сидел дома, иные заботы одолевали его. Он вдруг осознал, что всё реже думает о минувших событиях. Кристина была с ним постоянно, но уже не отнимала столько времени и сил, сколько раньше. И он мог бы с уверенностью сказать, что время лечит, если бы не одно обстоятельство: он редко думал о прошлом — это правда, но будущее тоже не занимало его мысли, более того, он и в настоящем-то не жил. Эрик словно завис в пустоте. Появление на его пути семейства, попавшего в беду, заставило его двигаться, принимать решения, что-то делать. Но вот, всё как будто устроилось, и интерес к жизни снова стал пропадать. Эрик не мог понять почему. Раньше всё объяснялось переживанием и болью, но теперь, спустя столько месяцев, от той боли остались лишь слабые отголоски. Он снова пытался вернуться на путь пошагового планирования своей жизни, но потерпел полный крах. Прежние навыки потеряли смысл, поскольку задумывались и тренировались под одну задачу — справиться с уходом Кристины, примириться с её и своим решением. Но что было делать теперь? Как победить апатию, которая расползалась в его душе подобно гнили?
Он всматривался в лица окружавших его людей, пытаясь отыскать путеводную нить в их глазах или поступках. Шарлотта нравилась ему. Она была мила, непосредственна, хороша собой и, хотя и не блистала особым умом или большими талантами, но и ничего отвратительного в ней не было. Сравнить её с Кристиной даже не приходило в голову, а потому она не могла проиграть той, которая уже ушла. Шарлотта старалась понравиться изо всех сил — это заметил бы и слепой. Но когда она подходила ближе, Эрику хотелось отшатнуться. Он прекрасно понимал, что она ищет покровителя, и ничего плохого в этом не было, но в то, что выбор пал на него, не верил. Ему казалось, что она просто репетирует роль. Какой девушке может понравиться странный, нелюдимый, малоразговорчивый господин в маске, являющийся поздно вечером и к тому же не слишком следующий правилам ухаживания за дамой? Это было наивно. Его проницательность и осторожность собирались сыграть с ним жестокую шутку, покинув именно тогда, когда он больше всего в них нуждался.
Кроме Шарлотты были ещё дети. И «странный, нелюдимый и малоразговорчивый господин в маске» однажды с удивлением осознал, что думает о них всё чаще. Эрик забеспокоился, поскольку природа этих дум была ему не совсем понятна. Это тоже была любовь, но какая-то иная. Теперешние его чувства немного напоминали отношение к Кристине, но и были иными — возможно, более… трогательными или нежными, или тёплыми. Он хотел бы разобраться во всём этом, но не решался, опасаясь, что, вытянутые на свет и опутанный канатами логических размышлений, они растеряют свою прелесть. Эрик не подозревал, что чувства эти древни, как мир. Они приходят к тем, кто способен их вынести, ибо любовь к детям — своим или чужим — тяжёлая ноша.
***
От Гранд Опера до новой квартиры Шарлотты было рукой подать. Эрик не изменял своим привычкам и приходил после заката, когда сумерки окутывали город. Он по-прежнему чувствовал себя увереннее в темноте. Освещение квартиры тоже было неярким, хозяева бывали ему так явно рады, и Эрик чувствовал, что постепенно привязывается ко всем, даже к Шарлотте. С ней он держался отстранённо-вежливо, сдерживая тем самым и её отношение, не потому, что боялся, что она неправильно истолкует его поведение, но потому, что становиться ближе не хотел. Шарлотта временами сердилась, теряя терпение, но старалась отвечать такой же вежливостью. Каждый раз, когда она пыталась сократить расстояние — он отстранялся. И Шарлотта не могла понять, чего же он хочет, и злилась, и колола пальцы, когда мастерила шляпы, и тем портила работу свою. Эрик оказался слишком сложным для её простых мыслей, для той обычной жизни, которую она вела до сих пор. И маска всё так же беспокоила её.
А Эрик хотел быть ближе к детям, они платили ему такой же привязанностью. Лиза очень быстро перестала бояться. Едва он входил, она моментально забиралась к нему на колени и начинала теребить за рукав, выпрашивая песню или сказку, или какую-нибудь историю. Пел Эрик очень редко, но рассказчик из него был хоть куда. Вся его молчаливость улетучивалась, как только он видел обращённые в его сторону восхищённые глазёнки. Дариус, замечая это — он всегда и всё замечал! — улыбался в усы.
Шарль после того случая, когда он горько расплакался в объятиях Эрика, дичился — не разговаривал, не смотрел в его сторону, вообще никак не откликался на его присутствие. Если Эрик приносил какой-то подарок и ставил перед ним, мальчик забирал его только тогда, когда видел, что на него никто не смотрит, но часто игрушка оставалась, забытая. Так казалось всем, но Шарль о ней помнил и очень сердился, когда кто-либо её передвигал. Сообразив это, Эрик стал расставлять свои подарки так, чтобы мальчик мог их видеть и достать, если захочет, но чтобы вещь никому не мешала. Ему хотелось разговорить ребёнка и, наконец, он придумал как. Эрик решил, что рисунок может объединить всех. Однажды, февральским вечером, направляясь в гости, он захватил с собой краски, карандаши и бумагу. По дороге к дому, где жили его подопечные, он удивлённо раздумывал, почему до сих пор никому не приходило в голову заинтересовать Шарля рисованием.
