Самир стоял рядом, слушал молча, не шевелясь и не перебивая. Шестым чувством угадав серьёзность слов, произносимых сейчас. И боялся только одного — неосторожным словом нарушить установившееся хрупкое доверие. Эрик очень редко удостаивал его своей откровенности.
— Я взял с Кристины клятву. Она обещала, что навестит меня, когда я умру, и я хотел умереть, чтобы хотя бы таким образом встретится с ней. Ты понимаешь? Я готов был умереть только для того, чтобы она ко мне прикоснулась, пусть даже я ничего не почувствую! Одна только мысль о том, что это произойдёт, — а она сдержит обещание, я уверяю тебя — могла заставить меня совершить то, что мне глубоко противно. Я готов был наложить на себя руки. Я всегда сопротивлялся такому желанию, когда оно охватывало меня. Здесь же я готов был сдаться. Представляешь себе степень моего безумия, если я готов был презреть то, что для меня всегда было свято — жизнь.
— Ты или эгоист, каких поискать ещё, либо противоречишь себе, — хмыкнул Самир. — Ты забыл, что ради услады королевских очей работал палачом?
Неосторожное слово было сказано, но потребность выговориться оказалась сильнее. Эрик странно глянул на него и усмехнулся:
— Наверное, ты прав, чтобы выжить, я должен был приобрести холодный, свирепый эгоизм. Он бы меня защитил или стал моим выходным костюмом, что, в общем, одно и то же. Действительно, можно подумать, что мои слова продиктованы таким положением вещей. Я и забыл, что монстры не могут думать и чувствовать, как люди.
— Нет, Эрик, я вовсе не то хотел сказать, — спохватился перс.
— Понимаю, но сказал то́. Скажи, Самир, почему, когда матадор убивает быка на арене, никто не называет его убийцей, не клеймит, не завывает о том, что он, именно он, совершает преступление против самой жизни? Никто не показывает на него пальцем, обвиняя. Никто не говорит, что этот несчастный не умеет ценить, то, что даётся богом и им же только и может быть отнято. Коррида — это работа. Матадор убивает быка, мясо которого позже будет использовано для пира, для него бык — не жизнь, а работа. Я делал то, что меня заставляли делать. Нравилось мне это или нет никого не интересовало, выбора особого у меня не было — ты это знаешь не хуже меня. Я знаю, ты — мой друг. Ты знаешь меня лучше других или думаешь, что знаешь, и сейчас можешь сказать, что я давно мог бы распроститься со своей жизнью. Мне достаточно было только отказаться выполнять отданные мне приказы. Но моё сопротивление не спасло бы приговорённых, а моё участие позволяло им надеяться на быструю и безболезненную смерть. Прошу, не обвиняй меня в цинизме — только не сейчас! Я действительно думал так. А моя жизнь… Все же я не так уж хотел с ней расстаться в те времена. Я был уродлив и изгнан из общества мне подобных, я ненавидел всех за жестокость, небо — за то, что, как я думал, оно покинуло меня, себя — за то, что ничего не мог поделать с собой и своей внешностью. Но тогда я был ещё молод и, возможно, питал какие-то надежды. Время показало, что мои надежды не были совсем уж беспочвенны… Кроме того, таким образом, я хотел убить в себе всякие мысли о праве жить, как все. Человек — странное и противоречивое животное. Моё участие в казнях не было преступлением против жизни вообще, и совсем не говорит о том, что я ценю только свою жизнь.
— Твой ум хитёр и изворотлив, ты всегда найдёшь объяснение и оправдания, — в следующую же секунду Самир пожалел о сказанном, но делать было нечего. Эрик вздрогнул, как от пощёчины и печально глянул в ответ.
— Жаль, что ты так думаешь, — после странного волнения, которое охватило его некоторое время назад и потребовало, чтобы он высказал то, что лежало у него на сердце, едкий тон перса подействовал, как холодный душ. — Я думал, — начал, было, он, но продолжать не стал, отошёл и снова уселся в кресло.
Комментарий к - 8 -
* в 1836 г по всем восьми углам площади были установлены мраморные статуи; они символизировали восемь важнейших городов Франции; в каждом из огромных постаментов помещалась маленькая квартирка и в ХIХ веке власти сдавали это необычное жильё; в наше время здесь находится подземная стоянка
** Мифическое существо и фольклорный персонаж, оборотень в арабской, персидской и тюркской мифологии. Обычно изображается как существо с отвратительной внешностью и ослиными копытами, которые не исчезают при любых превращениях.
========== - 9 - ==========
Шарлотта проснулась внезапно, словно кто-то дунул ей в ухо или дёрнул за нос. Когда она ещё жила в родительском доме, рано утром так её будила Катрин, маленькая сестрёнка, забияка и сорвиголова. Приподнялась, опираясь на локоть, огляделась, как будто ожидала увидеть рядом с собой милое курносое личико с озорными серо-зелёными глазами, но рядом, свернувшись калачиком, тихо посапывала Лиза. И в эту секунду Шарлотта испытала лёгкое разочарование. Она скучала по своей семье и сейчас сожалела о своём поспешном бегстве несколько лет назад. В ушах, как продолжение сновидения, звучал быстрый говорок с раскатистым «р». Слова с этой буквой в устах Катрин звучали как горный обвал. Мимолётное воспоминание вызвало невольные слёзы. Шарлотта шмыгнула носом, стараясь справиться с собой, осторожно, чтобы не разбудить дочку, встала. Уставшая, она улеглась вчера, не раздеваясь, и прелестное платье, подаренное Эриком, безнадёжно измялось, а другого не было. Волосы растрепались, но это поправимо. Она вынула шпильки и гребень, распустила волосы и на ощупь соорудила причёску. Без зеркала было сложно. Даже в самые скудные времена её замужества, когда приходилось сильно экономить, у неё всегда было зеркало, и маленькое, и большое во весь рост. Андрэ знал, как ей нравилось смотреться в зеркало, и не отказывал в такой маленькой причуде.
Шарлотта руками расправила складки одежды и оглядела себя. Голубое шерстяное платье сидело как влитое на её фигуре, и она снова поразилась, как, не снимая мерок, одним взглядом Эрик сумел оценить её фигуру и купить вещь, которая сразу подошла ей по размеру. Цвет платья очень подходил к её глазам и волосам. В нём она представлялась себе неземным созданием и испытывала почти детское удовольствие от своей внешности. Платье едва слышно шуршало, когда она проходила по комнате, и этот звук заставлял её выпрямляться и «держать спину», как требовала когда-то мадемуазель Жюли, её гувернантка. Шарлотта снова всхлипнула и постаралась подавить рыдание. Сжав кулачки, она глубоко вздохнула: теперь только от неё зависит её судьба.
Удивительное событие перенесло её с парижских улиц в тёплый дом, неизвестные люди приютили её и детей, позаботились о них. Все эти вещи, одежда, врач для Шарля — всё это, наверное, очень недёшево. Побывав на улице в роли нищенки, Шарлотта очень боялась вернуться туда снова и была готова на многое, чтобы этого не случилось. Вспоминая события последних дней, она удивлялась поворотам своей судьбы, носившей её от одного берега к другому: от богатой обеспеченной и зависимой жизни в родительском доме до экономной и скудной, но свободной, жизни с самостоятельно избранным мужем. И вот теперь: от грозившей нищеты до относительно уверенного положения. Шарлотта надеялась, что неожиданные благодетели помогут, потому что больше надеяться ей было не на что. Ей было страшно: нужно было как-то объяснить своё появление в Париже без денег, без друзей, без какой бы то ни было помощи. Она боялась, что её поведение будет истолковано не в её пользу, и люди, проявившие к ней участие, отвернутся от неё так же легко, как обратили на неё своё внимание. Ей нужно было собрать всё своё природное обаяние, чтобы они заинтересовались ею. Она, конечно, была мила, но несчастия последнего месяца наложили отпечаток на её лицо. Оно стало хмурым и осунувшимся, глаза потеряли свой блеск, и под ними залегли тени, но с другой стороны именно это делает её облик трогательным и достойным жалости и покровительства. В голове Шарлотты словно тикал какой-то механизм, высчитывая возможные варианты событий и способы поведения для достижения нужных целей. Кто может осудить молодую одинокую женщину, мать двоих малолетних детей, оказавшуюся в столь затруднительном положении вдали от знакомых, друзей и привычной обстановки за то, что она пытается воспользоваться предоставленным ей шансом наладить жизнь?
