— Самир, — внезапно окликнул он перса, который погрузился в какие-то размышления, — сколько тебе лет? — Спросил, чтобы спросить, чтобы не молчать, не слышать и не слушать себя самого.

— Столько, что о возрасте уже не думают, — Самир усмехнулся.

Сквозь полуопущенные ресницы перс наблюдал за своим собеседником. Его тоска, горькие мысли, усталость не тела, но духа — не были тайной раньше, не стали таковой и теперь. Временами казалось, что он знаком с Эриком целую вечность, — настолько он хорошо его знал и понимал. Сочувствие никогда не было сильной стороной бывшего начальника тайной полиции, но оно никогда и не было чуждо ему. Более того, чем дольше он был знаком с Эриком, тем сильнее привязывался к нему и больше любил. Чем было вызвано это особенное тёплое чувство, которое он испытывал к любимцу Надир-шаха, Самир не понимал да и не пытался понять. Благодаря разнице в возрасте он мог относиться к Эрику по-отечески внимательно и даже нежно, с особым вниманием следить за ним. Он даже был готов незаметно подставить плечо, если была в том нужда, но необходимости такой не возникало — Эрик был очень умён, очень внимателен и осторожен. Некоторое время его защищал статус приглашённого мастера, и он создал много удивительных и ужасных вещей.

Но дворец оставался дворцом во все времена. Страх, ненависть, зависть пронизывают его от подвалов до крыши. Желание правителя — закон для придворных, но правитель не волен в тех чувствах, которые свободно гуляют среди стен его собственного дворца, он не в силах остановить грязный поток, который порой падает на головы его подданных. Да он и не хочет этого — придут другие, будут так же сплетничать и злословить. Пока дворец заполнен мутной водой нашёптываний, наговоров и завистливых сплетен — легче им управлять. Эриком управлять было трудно, несмотря на всю его почтительность и готовность выполнить любой приказ. Наступил момент, когда над головой Эрика сгустились тучи.

Помогая ему, Самир знал, чем это грозит, а потому с покорностью принял свою опалу, и приехал сюда, следуя велению своего сердца, чтобы примерить новую роль — принять обязанности, с которыми он был знаком раньше, но теперь исполнение их вызывало определённые трудности. Основная трудность состояла в том, чтобы тот, кого предстояло защищать, не мог ни о чём догадаться, иначе последствия были бы непредсказуемы. Вторая проблема — по порядку, но не по значимости! — заключалась в том, что Самир должен был защитить искомое лицо от него самого.

— И все же, — прервал его размышления Эрик.

— Летом будет шестьдесят пять.

— Ты никогда не был женат? — Перс отрицательно качнул головой. — И тебе никогда не хотелось?

— Почему же, — Самир хитро глянул на собеседника, — иногда хотелось. По утрам.

— Почему же не женился?

Самир и пожал плечами.

— Не было возможности. Родственников такое положение дел часто заботило, они даже подыскивали мне невест. Но я не мог. Я слишком рано стал главой семьи — единственным мужчиной. На моём попечении, кроме моей матери, оказалась младшая жена моего отца и сестрёнки. Три, если быть точным. Одна уже была замужем на тот момент и я за неё не отвечал. Мне было что-то около двадцати лет. Самая маленькая даже ещё не родилась, когда отец умер. Дядя был визирем при дворе шахиншаха, ему нужно было доверенное лицо, и он помог мне занять место в полиции и потом не раз помогал. Сёстры росли — нужно было искать им мужей и готовить приданое.

Самир встал и отошёл к окну, приподняв тяжёлую портьеру, глянул на застывшие деревья парка Тюильри.

— Смотри-ка, снег, — заметил он. — Первый снег. Жаль растает быстро. — Он оглянулся, взглядом приглашая разделить его уединение. — В детстве бабушка рассказывала мне о дальних странах, где мука падает с неба. Помню, как я слушал, разинув рот, и удивлялся. У нас же снега не бывает. Как же я удивился, когда увидел настоящий снег. Помнишь, как я застрял? — глянул и глаза его весело замерцали — на ум пришло воспоминание из общего прошлого. Белозубая улыбка словно осветила комнату, и Эрик ответил ей, невольно заражаясь от Самира неожиданной внезапной радостью от воспоминания о минувшем приключении.

— Конечно, ведь начальник тайной полиции никак не мог знать, что в России в это время зима и реки замерзают, — добродушно фыркнул Эрик и встал рядом. — И вмёрз бы великий путешественник Самир ибн Сауд аль Халифа в лёд, и занесло бы его снегом по самую папаху, если бы не я.

— Надо же, ты назвал моё имя полностью и даже не ошибся ни разу, — притворно удивился Самир и всплеснул руками. — Неужели выучил?

— Пришлось, — в тон ему ответил Эрик. — А когда сестёр выдал замуж, что не искал судьбу свою?

— Последняя моя сестра вышла замуж как раз перед твоим приездом. Ты на меня свалился, и у меня опять пропало свободное время, а появилась головная боль.

— Неужели я доставлял тебе столько проблем?

— Столько, что временами я жалел, что ты не сломал себе шею до того, как наш шах услышал о тебе, — цокнул языком перс. И Эрик никак не мог понять смеётся он или говорит серьёзно.

— Надо мне оставить подвалы и куда-нибудь переехать, — проговорил Эрик без всякой связи с прошедшим разговором. — Знаешь, Самир, я так долго и упорно старался загнать себя в гроб, что устал от него прежде, чем довелось в нём побывать. Вот встретил я эту семью, и что-то во мне изменилось, как-будто я развернулся в какую-то другую сторону, где всё пока ещё как в тумане. Передо мной словно разные реальности в два слоя. Один сверху — моя прежняя жизнь, другой едва просвечивает сквозь первый. Я вижу, как верхний слой — моя прежняя жизнь — рвётся и корёжится под невидимым усилием, я даже слышу резкий звук, словно у меня над ухом чьи-то пальцы безжалостно кромсают листы, разрывают их, но не на мелкие кусочки, а пока ещё только пополам. Я знаю, что в моих силах остановить движение этой руки и снова сшить, собрать, то, что разорвано, но почему-то не хочется. Странная апатия овладевает не только моим телом, но и мыслями. А любопытство безжалостно подгоняет, требует, чтобы я сейчас же заглянул под этот рвущийся слой. И в голове сами собой возникают какие-то смутные мысли, образы о том, что возможно случится, а, возможно, нет. Иногда мне кажется, что мой рассудок изменяет мне.

— Он тебе и в самом деле изменяет, если ты решился свести счёты с жизнью из-за женщины.

— Ты не веришь, что любовь может стать необходимой, как воздух? — Эрик быстрым взглядом окинул высокую сухопарую фигуру, стоявшего рядом, уловил едва заметную ироничную улыбку, которая, впрочем, тут же спряталась в усах, и ему почему-то захотелось переубедить старого скептика. А может быть, то была потребность высказаться. Эрик устремил взгляд за окно. — Не веришь, что она может быть нужной настолько, что ты не способен ни дышать без неё, ни жить, ни даже умереть.

Он замолчал и отошёл к дивану, склонился над ребёнком. Осторожно прикоснулся к лицу. Даже такого лёгкого прикосновения оказалось достаточно — мальчик заворочался, но не проснулся. Эрик удовлетворённо вздохнул, постоял немного, глядя на спящего ребёнка, и вернулся к окну.

— Я не собирался, как ты говоришь, — “свести счёты с жизнью”. Жизнь сама оставила меня, когда ушла та, ради которой я жил. Знаю, ты скажешь — ты ведь как-то существовал до того, как узнал о Кристине. И знал и любил я её слишком недолго, чтобы делить себя на до и после. Да, наверное, как-то существовал, вернее — делал вид. И долгое время делал это так хорошо, что обманул даже себя. Я всегда мечтал о том времени, когда кто-нибудь сможет посмотреть на меня иначе, чем все. Но долгое время мечты оставались мечтами — им не было достойного воплощения. Да и, честно говоря, я был просто занят и не имел времени раздумывать о своём одиночестве. Особенно, когда стал сам себе хозяином и имел возможность идти куда хочу и делать, что хочется. Но потом … — он на секунду замолчал и закончил явно не так, как хотел, — можешь считать, что я просто постарел и теперь делю свою жизнь на две части: на ту, где была она и ту, в которой я не знал её. Теперь, когда я узнал о ней, я больше не могу быть один. Эта потребность жить для кого-то, кого-то любить и оберегать — это невыносимо! Иногда я готов был убить её за то, что она пробудила во мне все эти чувства и желания. Кристина — это моя болезнь, и я никак не могу выздороветь.