Эрик прикрыл глаза, надеясь хотя бы задуматься о чём-нибудь, чтобы как-то отвлечься и прогнать страх. Мальчик успокоился, но жар всё ещё был силён. Громкое свистящее дыхание время от времени вдруг стихало и становилось страшно — а не смолкло ли оно совсем, но через минуту судорожный вздох оповещал, что ещё не время для слёз, а надежда упрямо твердила, что оно никогда не настанет. Незаметно и тихо, словно умелый вор, тяжёлый сон пробрался и сморил усталое тело, которое не могло больше ни ходить, ни сидеть, ни лежать.

***

Повозка с трудом поднималась в гору. Кого она везла и куда, было непонятно. Седоки — смутные тёмные фигуры — горбились. Свет закатного солнца обходил их стороной, словно боялся чего-то, или тьма, что клубилась, просто поглощала его. Возможно, она впитывала солнечные лучи, изменяла их и возвращала уже иными. Из этих фигур текла ночь и накидывала на всё вокруг матовое пыльное покрывало. Покрывало тут же просачивалось сквозь землю и вот уже не тёмные фигуры источник мрака, а всё вокруг — деревья, трава, цветы, да и сами небеса. Так незаметно тьма вступала в свои права. Менялось не только видимое. Звуки — сначала гулкие, словно кто-то кричал в глубокий колодец, пытаясь дозваться кого-то, а ответа не было, но в следующую минуту эти же звуки раздавались глухо, словно на их пути встречалась невидимая плотная преграда. Она мешала слышать. Она мешала говорить.

Повозка взобралась на холм и замерла. Фигуры угрожающе зашевелились, мигом выросли, заслонив небеса, выпростали длинные костлявые руки из-под чёрных балахонов, проявились страшные лица-черепа и указующие персты направились в его сторону, обвиняя в неведомом преступлении. Тяжёлая туча моментально наползла с востока и уселась им на плечи. И ураган ужасающей силы обрушился на землю, смял, закружил в страшном вихре и повозку, и фигуры, и того, кто наблюдал, срезал вершину холма, оставив ровную безжизненную поверхность.

Он чувствовал смертный холод, колючие струи дождя пробивали тело насквозь, видел чёрную трубу урагана, которая неотвратимо заглатывала всё, и где всё и всех ждал заслуженный конец. Спасения не было, да он и не хотел…

***

С трудом выплывая на поверхность из липкого сонного тумана — назвать его сном не поворачивался язык, — Эрик с досадливым недоумением понял, что это не его воля преодолела забытьё. Некто настойчиво теребил его плечо. Молниеносно перехватив неизвестные любопытные пальцы, которые ещё немного и доберутся до его лица, — изрытая, иссушенная неведомым суховеем кожа пылает от предчувствия прикосновений – Эрик сжал чужую руку до хруста в костях. Он словно со стороны наблюдал, как шарил, искал свою защиту, свою тень и медленно успокаивался, обнаружив маску там, где она должна быть, — на привычном месте. Услышал над собой глухое бормотание и медленно открыл глаза:

— …тяжёлый сон? Может быть, ты отпустишь мою руку, пока не сломал? Она мне ещё потребуется.

— Прости, Самир, — действительность возвращалась ощущением ломоты во всём теле и едва слышными звуками потрескивания огня в камине и сонного дыхания. Первый ещё неосознанный взгляд направился в сторону дивана: Шарлотты не было, ребёнок спал.

— Видимо, я должен поблагодарить Аллаха за то, что у тебя нет ножа, иначе ты меня убил бы, – проворчал перс и потёр существенно помятое запястье. — Что тебе такое снилось, что ты мычал здесь, как раненый верблюд? Я боялся, что ты переполошишь весь дом, но, видимо, нужно было опасаться за свою жизнь.

Эрик потянулся, размял затёкшие плечи и руки, глубоко вздохнул, прогоняя наваждение, — действительно, от некоторых снов-видений лучше бежать без оглядки. Воспоминание о ледяном взгляде тёмной фигуры, склонившейся над ним во сне, не покидало его, и Эрик ёжился, вспоминая неутолимую злобу, лившуюся потоком из этих глаз, и чувствовал себя ещё более утомлённым, чем раньше. Ворчание Самира он пропустил мимо ушей. Свеча на столе уменьшилась в половину, и сквозь плотные портьеры просачивался слабый рассвет.

— Где она?

— Шарлотта? Я отправил её отдыхать. Она и гуль** перепугала бы своим бледным видом не то, что ребёнка. Мальчик успокоился и теперь тихо спит.

— Который теперь час? — Эрик склонился над маленьким пациентом. Шарль дышал ровно и спокойно, лицо не покрывала испарина, жар если и был, то небольшой.

— Около пяти, — едва слышно ответил перс. – Видимо, ты всё же спас его, –произнёс он из-за спины, — тебе опять повезло.

Эрик никак не ответил на это замечание, да Самир и не ждал ответа. Но слова царапнули по сердцу и оставили ранку — маленькую и незаметную, на первый взгляд, беда была в том, что она не первая по счёту. Наверное, с точки зрения Самира у него, действительно, было очень много возможностей в жизни, которыми он не умел или не хотел воспользоваться. Кто он? Гений, который не может справиться со своим талантом, или уродец, всеми силами пытающийся вызвать жалость? Горькая мысль скользнула и осела в подсознании. Эрик неопределённо дёрнул плечом и вернулся в кресло, которое покинул несколько минут назад.

Осмотрев мальчика, обнаружив пока очень слабые, но явные признаки успеха, он вместо радости испытал непонятную боль. Возможно, сыграли свою роль слова, произнесённые Самиром, но скорее всего дело было в другом — Эрик не ожидал, что с выздоровлением ребёнка в его представлении будут связаны какие-то надежды. Действуя, как ему казалось, в настроении минуты, он не подозревал, что это настроение создавалось не один день. Испытывая боль утраты, желая прекращения своих страданий, на поверхности он видел только одну возможность для этого — собственную смерть. Однако, глубоко внутри, запрятанное от всякого освещения, сидела нерушимая уверенность живого в возможности преодолеть любые преграды ради сохранения самой жизни. Это был древний инстинкт, который заставляет бойца сражаться до последней минуты и надеяться тогда, когда надежды больше нет. Он свойственен не всем, и Эрик оказался счастливым обладателем оного.

Эрик вполне осознанно хотел умереть — такова была правда, но правда была также и в том, что глубоко внутри, будучи убеждённым в абсолютной ценности жизни вообще, и его собственной, в частности, он неосознанно искал любую возможность, чтобы избежать такого конца, чтобы убедить свой разум в обратном, чтобы заставить себя поверить в то, что ещё не всё потеряно, что всё можно поправить. Судьба не так жестока, как может казаться на первый взгляд — отнимая одной рукой, другой она всё-таки что-то даёт. В случае Эрика — это оказалась Шарлотта и её дети. Они стали той самой возможностью, воспользовавшись которой Эрик мог доказать самому себе, что он может быть кому-то нужен. Но осознанное убеждение в неотвратимости конца никуда не делось и вступило в противоречие с внутренней неосознанной убеждённостью в обратном. Бедный ум и тело страдали от противоречивых посылов, не зная, что делать. И чтобы не сойти с ума, Эрику срочно нужно было примириться с самим собой, иначе последствия могли быть непредсказуемыми. Этим и была вызвана боль, которую он испытал, убедившись в успешности своих усилий на врачебном поприще.

Может быть, он и был безжалостным убийцей — тем, кто распускает такие слухи, виднее, — но несколько часов назад, когда раствор вливался в полуоткрытые губы ребёнка, он едва сдерживал дрожь в руках. Руки тряслись от неуверенности, от страха при мысли, что все опасения вдруг воплотятся в жизнь, и ребёнок умрёт. Но кто-то же должен быть уверенным и вселять надежду в окружающих — Эрику пришлось взять на себя эту ношу, хотя он до сих пор никак не мог понять, зачем он это делает. Для чего он возится с этой женщиной, с её детьми? Чтобы продлить агонию пребывания на этом свете? Их или свою? Внутренний голос упорно твердил, что для Шарлотты всё складывается более или менее удачно, а вот для него… Кто знает, возможно, сейчас он был бы уже мёртв, и она прикоснулась бы к нему своими прохладными пальцами и уже вернула кольцо, чтобы исполнить клятву.

Она… Кристина. Опять её облик проник в его воображение, и тоска, отступившая лишь на время и незаметно, как предчувствие мигрени, копившаяся на задворках, прорвалась на первый план и, как мигрень в разгаре, глухим телесным стоном распространилась до кончиков пальцев, резонируя сердечному отчаянию. Положив голову на спинку, сжав зубы, Эрик пытался справиться с приступом горя беззвучно, чтобы не потревожить никого. Но крик упрямо рвался наружу и клокотал в горле. Мысли барабанной дробью заскакали в поисках выхода из грозившей ему тоскливой ловушки. Ещё немного и она захлопнется…