Как же всего за пару лет ситуация могла так измениться? Этим вопросом задавался не только Левша, но и боссы синдиката, которые поставили его спокойно управлять казино. Но Левша поверг все в хаос. Вместо того чтобы проложить тихую тропу в новый Лас-Вегас, Левша и его дружок Спилотро устроили такой бардак и спровоцировали столько проверок, что их семидесятилетние боссы из Чикаго, Канзас-Сити и Милуоки не смогли незаметно уйти на покой с миллионами насиженных и ворованных денег – после всех событий они рисковали провести остаток жизни в тюрьме.

Никто не ожидал такого конца. Как же все удачно складывалось! Все было на своих местах. Это было даже лучше ставки один к одному. Это было беспроигрышное пари. И вот, восемь лет спустя вся затея взлетела на воздух на парковке у Ист-Сахара-авеню.

Левша Розенталь не верил в удачу. Он верил в шансы. В числа. В вероятности. В математику. В статистику спортивных команд, которую он выписывал на карточки и анализировал. Он верил, что игры договорные, а арбитров и судей можно купить. Он знал баскетболистов, тренировавшихся каждый день часами бросать мяч мимо корзины, и знал игроков, которые ставили на средние значения в диапазоне исходов, получая десятипроцентную прибыль. Он верил, что одни спортсмены изображают ленивых, а другие больных. Верил в существование череды побед и череды поражений; верил в ставки на разницу в счете, в безлимитные ставки и в карточных мастеров, которые были настолько хороши в своем деле, что могли раздать карты, не надорвав целлофан на упаковке. Короче говоря, когда речь заходила об азартных играх, Левша верил во все, кроме удачи. Удача была потенциальным врагом. Искусительницей, отвлекающей от фактов своим развратным шепотом. Левша рано смекнул, что если он хочет отточить мастерство и стать профессиональным игроком, то ему нужно исключить из процесса даже малейшую мысль об удаче.

Фрэнк «Левша» Розенталь родился 12 июня 1929 года, всего за несколько месяцев до биржевого краха. Он вырос на западной стороне Чикаго, в старомодном криминальном районе, где букмекерские конторы, продажные копы, нечистые на руку члены городского управления и заткнутые рты были нормой жизни.

«Мой отец был промышленным оптовиком, – говорил Розенталь. – Управленец. Дружил с цифрами. Умный. Успешный. Мать была домохозяйкой. Я рос, читая программы скачек. От корки до корки. Все, что было в программе, я знал наизусть. Я читал ее прямо в классе. Я был высоким, худым, застенчивым пареньком. Замкнутый ребенок ростом метр восемьдесят. Я был одиночкой, а лошадиные бега были моей страстью.

У отца были свои лошади, и почти все время я торчал с ним на ипподроме. Я жил на ипподроме. Работал на конюшне. Был конюхом. Болтался вокруг трека. Убирал навоз. Я приезжал туда к половине пятого утра. Я стал частью конюшни. Я начал появляться там в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Я был сыном хозяина. Никто меня не доставал.

Дома я стал чувствовать напряжение, когда начал делать ставки на спорт. Мать знала, чем я занят, и не одобряла этого, но я был упрямым. Никого не слушал. Мне нравилось изучать расписание, сведения о жокеях, стартовые позиции. Ночью в своей комнате я переписывал эту информацию на регистрационные карточки.

Как-то раз я прогулял школу, чтобы двинуть на трек. Взял с собой пару дружков. Смышленые ребята. Мы остались на восемь заездов, и я выбил семь побед. Парни думали, что я Мессия. Отец, заметив меня, отвернулся. Он со мной не разговаривал. Он был в бешенстве от того, что я не пошел в школу. Придя домой, я не сказал ему ни слова. Это не обсуждалось. О выигрыше я тоже не говорил. На следующий день я снова прогулял занятия, вернулся на ипподром и проиграл все.

Но по-настоящему играть я научился на стадионах “Ригли Филд” и“ Комиски Парк”. На каждой игре собиралось сотни по две ребят, которые ставили на все подряд. На каждую подачу. На каждый удар. У всего была цена. Там были парни, которые просто выкрикивали числа. Это было шикарно. Это было казино под открытым небом. Игра не прекращалась.

Если у тебя был талант, ты был немного эгоистичен и знал, во что играешь, то тебе хотелось с ними посоревноваться. У тебя есть немного денег, и ты готов сражаться против всего мира. Там был тип по имени Стейси; ему было за пятьдесят, а карманы его были забиты наличными. Он принимал любые пари. “Эй, парень, забьют они в этом иннинге[5] или как?” И вместо того, чтобы спасовать, в тебе просыпалась гордость. Ты делал ставку и платил цену. Стейси всегда удавалось развести тебя.

Допустим, Чикаго ведет шесть-два в восьмом иннинге, и ты хочешь поставить на то, что они забьют еще, или на то, что в девятом они проиграют. Или на то, что они заработают два аута одним броском, чтобы завершить иннинг. Или сделают хоум ран[6] и выиграют. Или сделать ставку на дабл[7], трипл[8] или флайаут[9]. На что угодно. Стейси примет ставку на невыгодных для себя условиях. Он примет ставку двадцать пять к одному на хоум ран. Бам! Да, именно так. Флайбол двадцать к одному. Аут восемь к пяти. Если вам хотелось поучаствовать, то вы делали ставку, а он выдвигал условия.

Поначалу я этого не понимал, но каждая из ставок, сделанных Стейси, была со страховкой. Ставки на аут к концу дня были, – я не вспомню реальных цифр, но, скажем, – сто шестьдесят шесть к одному, а не тридцать к одному, как утверждал Стейси.

Ставки на хоум ран после первой подачи могли быть три тысячи к одному вместо семидесяти пяти к одному. И так далее. Заключая пари со Стейси, нужно было помнить об этом, иначе ты рисковал быть обобранным до нитки.

Когда я освоился, то просто сидел и слушал его ставки, записывал их и вел учет. Чуть позднее я сам начал предлагать пари. За годы, проведенные на стадионах, Стейси успел сколотить небольшое состояние. Он изрядно там поживился. Он был мастером, который умел заставить всех вокруг делать ставки. Он был великим шоуменом.

Тогда не было спортивных каналов, журналов, газет и радиопрограмм, которые вещали бы о тех играх, на которые мы ставили. Если ты был со Среднего Запада, то подробностей об играх Восточного и Западного побережья было так просто не узнать. Ты узнавал итоговый счет и все.

Если ты играешь по-взрослому, то нужно знать куда больше. Я стал читать все подряд. Отец подарил мне коротковолновый радиоприемник, и я часами слушал прямые репортажи игр тех команд, на которые собирался ставить. Я начал выписывать газеты со всей страны и ходил в киоск, где продавались иногородние газеты. Там я и познакомился с Хайми Тузом. Он был легендой, настоящим профессионалом. Он терся у того же киоска и покупал десятки газет, прямо как я. Потом садился в тачку и начинал читать. Мы были похожи, только у меня не было машины. У меня был велик. Скоро мы познакомились. Он знал, чем я занимаюсь.

Хайми был старше меня лет на десять-двенадцать. Я взял за правило всегда здороваться с ним и другими профи и радовался тому, что они все мне отвечали. Я был еще ребенком, но они видели, что я настроен серьезно и что у меня есть потенциал, поэтому были готовы мне помочь. Они были ко мне добры. Пустили меня в свою компанию. Я чувствовал себя просто отлично.

Но я начинал зарываться. Дела шли хорошо, я был в себе уверен. Намечался баскетбольный матч между командами Мичиганского и Северо-Западного университетов. У меня были свои люди в обоих учебных заведениях, так что я был в себе уверен. Мне нравилась команда Северо-Запада.

Нет, я не говорю, что она мне нравилась. Я не был ее фанатом. На стене моей комнаты не висел их вымпел. Они нравились мне как объект ставки. Для меня все команды сводились к одному – к ставкам. Я с нетерпением ждал этой игры. Смотрел ее. Я поставил на победу Северо-Запада над Мичиганом. Все билеты на матч были распроданы. Я пришел на игру и встретил Хайми Туза. Хайми знал о баскетболе больше всех на свете. Мы обменялись приветствиями. До начала оставалось десять минут.