– Я тебе, друид, даже завидую,– признался леший. – Эх, кто бы мной хотел так поделиться. А то что не женщина, то единоличница.

– Нечего прибедняться, – остановила воздыхания Двухсотого споровица. – Вот какого рожна жалуешься? Самому фейки чуть ли не в рот заглядывают, милости ждут.

– Все равно они перво-наперво к друиду тянутся, – возразил леший. – Ни к чему эти споры. С тобой, моя дорогая, не сравнится ни одна.

– Изыди, льстец, – шутливо прошипела Вальора. И обратилась ко мне: – Нет у Селесты ревности. И никогда не было, другое её мучает.

– А может быть, ты расскажешь более подробно? – попросил я.

На секунду Вальора замолкла, словно подбирая слова.

– Да, собственно, в двух словах и не опишешь, мой лорд. Показывать надо.

– Вальора, хвост твой рыжий!Ты видела Селесту лишь мельком, а уже всю подноготную выяснила. Как и когда? А теперь хочешь мне не только рассказать, так ещё и показать. Не тяни, показывай!

– Раз вы настаиваете, – улыбнулась Вальора и повела меня прочь от недоумевающего лешего. – Пойдёмте, мой лорд.

Мы пошли вокруг Древа, не доходя до алтаря. Лисица напряжённым взглядом всё выискивала нечто в траве.

– А вот и он! – радостно проинформировала лиска, срывая фиолетово-синий, небольшой грибок с юбочкой, как у мухомора. Вид этой пакости не вызывал никакого доверия. Вопросительно посмотрел на Вальору. – Вам нужно его съесть, мой лорд, – улыбнулась она, протягивая мне.

– Как-то не хочется, – отказался я, памятуя о том, что в моём мире от поедания неизвестных грибов не светит ничего хорошего.

– Не переживайте, мой лорд, – настаивала споровица. – Грибы – моя стихия. И ваша, кстати, тоже.

Вальора была права. Но я ничего не мог поделать со своим внутренним опасением. Видя моё замешательство, споровица забрала гриб, сжала его в ладошках. Сквозь пальцы просочились золотисто-фиолетовые искры. Когда лиска закончила, в её руках оказалась… конфета. Будто из дешёвой коробки «Ассорти», покрытая отвратной тёмной глазурью.

– Теперь, мой лорд, это выглядит для вас более съедобным?

Я закинул лакомство в рот, прожевал. Орехово-сливочный вкус напомнил о доме. Но примечательно было другое. Я сразу захотел сесть и сделал это. Каждая мышца моего тела стремилась к расслаблению. Вальора помогла улечься и крепко схватила меня за руки.

– Сейчас, мой лорд, вы проживёте самые страшные и тяжёлые моменты жизни нашей шаманки, – голос соратницы будто растянулся во времени и пространстве.

Перед глазами начали проявляться фракталы, уносящие с собой картинку действующей реальности в небытие. Как только окружающий мир смазался до узоров, в глазах начало заметно темнеть.

***

– Лия, принеси мне земляники! – прошу я сестру, которая собралась в лес со своими подружками.

– Селеста, хватит клянчить! – бабушка ворчливо прошла совсем рядом с нами, держа в руках горячий, пахнущий травами горшок. – А то она тебя когда без гостинцев оставляла. Иди с миром, дитя. И не забредай далеко, Кукшинш неделю назад в чаще медведя видел.

– Хорошо, бабуль! – улыбается Лия, уже надевая на себя заплечный кузовок, к котором лежит стеклянный бутылёк со спиртом и гвоздикой от комаров и нехитрый перекус: краюха хлеба, копчёное мясо и перья лука, которые очень резко пахнут. Настолько, что я едва сдерживаюсь, чтобы не наморщить нос. Лия обнимает меня и шепчет на ухо: – Земляники не обещаю, но что-нибудь обязательно принесу. Только бабушку слушайся. Ну, я пошла, к вечеру вернусь.

Всё происходящее я вижу от первого лица, осознавая, что я – это Селеста. Я – маленькая девочка, полная детских, наивных эмоций и простых желаний. И всё же живо понимание, что это – картинка из прошлого, пусть и содержательная, яркая.

Мир погружается во тьму, кадр сменяется.

***

Дверь нашего дома распахивается, и на пороге, пряча взгляд, возникает Кукшинш – глава охотников поселения. Бабушка часто рассказывала, что он хорошо читает следы и способен выследить оленя, даже если тот проходил по лесу неделю назад.

Бабушка поднимает заплаканное лицо и с надеждой в голосе спрашивает:

– Ничего?

– Ничего, – сухо отвечает Кукшинш. – Как сквозь землю провалились. Мы завтра обязательно возобновим поиски. На этот раз пойдём дальше на запад.

Я ему верю. Как и в то, что Лия с подружками жива. Бабушка ещё в первый день пропажи бросила руны: а они никогда не врут.

– Ну, я пойду. – Вид у охотника усталый, три дня подряд всё мужское население деревни рыщет по лесу словно стая ищеек.

Бабушка согласно кивает, Кукшинш поворачивается, чтобы уйти. В то же мгновение поднимается дикий собачий вой. Жалобный, полный страха. Бабушка приказывает мне спрятаться в дальней комнате, а сама потрошит резную шкатулку, в которую запрещала нам с Лией заглядывать, хотя там нет ничего интересного кроме плоского, размером с ладонь, агата.

– Селеста, прячься! – бабушка срывается на крик, и я в страхе убегаю, видя неестественное, серое свечение камня.

– Держи секиру крепче, Кукшинш. Это уже не они.

***

Мы уже целую ночь идём на запад через чащу леса. Иногда, когда строй поворачивает, я могу разглядеть силуэт Лии. Она будто изнемождена: движения угловатые, бледная, мерцающая в темноте кожа обтягивает худое тело. Только коса та же, с плетёным шнуром и узелками от всякого зла, которую заплетала ещё бабушка.

Нас немного: трое женщин из деревни, я и четверо мальчишек, ещё не доросших до периода мужества. Замыкают цепочку пленных шестеро подружек, сопровождавших тогда Лию в лесной поход. Такие же с виду, как и сестра, будто их поцеловал мрак.

И запах. Странный, приторно-гнилостный, из-за которого очень сильно тошнит.

Лесная поляна открывается совершенно неожиданно. Всех нас, деревенских, усаживают на колени. Рот, уставший от кляпа, болит, а пальцев рук я и вовсе не чувствую из-за плотной вязи пут у меня за спиной.

Высокий человек в чёрном с тонкими, будто у аристократа, чертами лица, проходится вдоль ряда пленных и выбирает первой меня. Он вытаскивает кляп и развязывает верёвку. Я тут же пытаюсь убежать, сорвавшись с места, но в последний момент меня ловят за шиворот и, несмотря на активное сопротивление, ведут к большому плоскому камню. Четверо, в каких-то драных одеждах и совершенно безэмоциональных мужчин держат меня за ноги и руки, очень крепко. Страх бьётся внутри холодным, мерзким комом, пытаюсь сопротивляться, не видя ничего кроме предрассветного неба. Человек в плаще, больно давит на челюсть заставляя открыть рот и вливает из позеленевшей медной чаши холодную, густую кровь. Я захлёбываюсь, пытаюсь выплюнуть эту мерзость, но жрец умело давит на горло, и пакостная жижа проникает внутрь. Затем все пятеро в унисон начинают бормотать невнятный речитатив, и моё вымотанное испугом и долгой ночной дорогой сознание меркнет.

***

Четыре года я была рабыней для рабов, которую гоняли в хвост и в гриву, регулярно раздавая ворох поручений по любым хозяйственным вопросам. Тех, кто не выполнял план, ждали розги или удары палкой по пяткам. Боли я очень боялась, а потому всегда исполняла приказы и даже сверх того: нередко на еженедельном распределении меня ставили в пример. Это очень льстило, но такое существование выматывало.

Загружали работой настолько, что к вечеру я падала от усталости и проваливалась в короткий, как мне казалось, глубокий обморок без сновидений.

Всё это время я мечтала только об одном: чтобы во мне кто-то из старших разглядел Дар и отправил учиться в Начальную школу. Зачастую забирали девчонок и помладше, но мой черёд так и не наступал.

В одну из ночей нас, только заснувших, а оттого плохо соображающих, выстроили на главной площади деревушки, где я находилась последние четыре года.

Ешё не отойдя от сна, не сразу заметила всадника на странном коне. Прибывшего полностью укрывал добротный тёмный плащ, а его питомец при каждом движении издавал странный скрип.