В понедельник, среду и пятницу Олигарх ездил в элитный спортклуб, VIP-посетителем которого являлся.

– Сейчас с деньгами завал – активы заморожены, все встало, если б не заправка, не знал бы, что и делать. Вот чуть с делами разгребусь, может что «прострелит» наконец и возьму вам абонемент, будем вместе заниматься. Вам не так скучно будет, да и меня поднатаскаете, – пообещал он, забирая сумку из багажника.

– Спасибо, – уклончиво поблагодарил Макс, – но у нас свой зал есть. Он хоть в полуподвале, блины там ржавые и стены в трещинах, зато в нем такая обалденная аура!

– Тебе по статусу положено, – вставил Пашка, проходя сквозь вращающиеся двери фойе в, сверкающий кафелем, мрамором и зеркалами, вестибюль. – А мы здесь чужие.

После зала Олигарх иногда встречался с кем-нибудь в центре, но чаще возвращался домой. Лето он проводил за городом, в разбогатевшем на продаже земельных паев селе, где иномарки были практически в каждом дворе, как некогда коровы, куры и свиньи. На окраине у него был обнесенный забором дом, ничем особо – ни высотой ограды, ни вычурностью постройки – внешне не отличавшийся от соседских. С трех сторон, сразу за периметром участка начинался сосновый лес и даже во дворе росли высоченные сосны, с четвертой к усадьбе вела заасфальтированная бизнесменом дорога.

В частном доме Вирчаса его новая охрана ни разу не была, но предполагала, что дача обустроена в лучших традициях вилл американских миллионеров. Бройлер жил в огороженном трехметровым забором коттедже и планировал построить во дворе бассейн, но увидев смету, пожалел денег, на что Олигарх заметил Максу:

– Во дворе еще куда ни шло, но в доме, это уже лишнее. Я сделал сдуру, когда деньги шальные шли, теперь жалею – стены плесенью покрываются и хлоркой воняет, как в казарме. Мой тебе совет, Макс, будешь строить на даче бассейн, делай во дворе.

Когда Вирчас вышел из машины, Максим удивленно спросил Пашку:

– Какая дача, какой бассейн? Я не знаю, как ванную поменять! Он что, думает, мы тоже олигархи?

В холодное время бизнесмен уезжал на зимнюю квартиру, главным образом из-за детей, трехлетнего Руслана и пятилетней Лизы. Возить их каждый день за тридцать километров в детский сад и обратно, по обледенелой, занесенной снегом узкой дороге, было рискованно.

Как и положено Олигарху, у него была модельной внешности супруга, на голову выше мужа, и явно недотягивающая до его статуса любовница, рыжеволосая девица лет девятнадцати, с пышными формами и каким-то глупым выражением лица. Что заинтересовало ее в бизнесмене, было понятно, а вот что нашел в ней он, для Макса с Пашей оставалось загадкой.

– Это же не его уровень! – переживал за Вирчаса Макс, с трудом успевая по загруженной транспортом дороге, за Олигархом и его юной спутницей. – За те подарки, что он делает, любовницей у него должна быть двухметровая супермодель, с бюстом Памелы Андерсон и губами Анжелины Джоли, – возмущался Максим, проезжая вслед за «Майбахом» на запрещающий знак.

Возил жену Олигарха на персикового цвета джипе «Лексус» некто Геныч, невысокий, но крепкий спортивно сложенный парень. У него не было ни семьи, ни дома, ни флага, ни родины, и если б не Вирчас, то сидел бы он сейчас на нарах, с которых Олигарх его благополучно вытащил, уплатив пять тысяч долларов. Где они познакомились и что связывало между собой столь разных людей, история умалчивала, но по рассказам бизнесмена, в начале девяностых Геныч, сколотив бригаду из таких же, как сам сорвиголов, промышлял в Германии бандитизмом, и, отсидев в немецких тюрьмах пять лет, был депортирован.

– В свое время ворочал мешками денег, «брюлей» было столько, что в две ладони не помещались. И где это все сейчас? – с невеселой усмешкой спросил Максима Олигарх, главным образом он обращался к нему. – Если б я дело не замял, еще долго бы не вышел. Но рисковый парень, в Германии такое чудил! Угнал «Харлей» со стоянки перед супермаркетом, просто так, и давай по Берлину на нем гонять. Всю полицию за собой собрал, столько аварий устроил, мотоцикл разбил в лепешку, а самому хоть бы что! – с уважением и скрытой гордостью за приятеля произнес Олигарх.

– И какова мораль? – спросил Паша с заднего сидения внедорожника, прозванного ими за сложную систему открывания дверей Трансформер.

– Мораль? – задумавшись, переспросил Вирчас. – В том, что кроме мешка денег должна быть еще и голова, а когда на плечах жопа, не поможет даже ведро бриллиантов.

В Киеве Олигарх жил на Харьковском массиве, в недавно построенной комфортабельной многоэтажке из тридцати восьми этажей. В первый день, заходя вслед за бизнесменом в модерновое парадное, где стояли металлопластиковые окна и двери, а само оно казалось оранжереей из-за обилия вазонов, Паша почему-то решил, что тот идет в парикмахерскую.

– В этом доме что, все подъезды такие навороченные? – спросил он бизнесмена на следующее утро.

– Почему навороченные? – удивленно посмотрел на него Вирчас. – Обычные парадняки.

В этом было главное отличие Паши и Олигарха, в понимании мира и своего места в нем. Будь Вирчас рыцарем, на его щите обязательно красовался бы девиз: «Не я для мира, но мир для меня». Если что-то не устраивало его, он изменял положение вещей при помощи «волшебной палочки», своих денег. Павел же менялся сам, приспосабливаясь к новым условиям. В его парадном пахло мочой, было темно, а под ногами, как опавшие листья шуршали использованные шприцы. Но что он запомнил навсегда, так это стоявшую в углу лестничной площадки литровую банку с «уложенным» в нее, словно огромный коричневый червь, человеческим дерьмом. Она стояла дня три, источая зловоние и Паша, проходя мимо, заранее набирал в легкие воздух, будто опытный ныряльщик, а потом кто-то этот памятник человеческой изобретательности все-таки выбросил. И это тоже был Киев, но другой – город для всех.

Олигарх был так же мало похож на него и на Макса, как инопланетянин на жителя Земли. Нет, нет, в биологическом смысле он был нормален, но его философия, сам ход мыслей разнились от восприятия мира обычными людьми, выхолощенных, вышколенных общепринятой моралью, приученных к тому, что «я» – последняя буква в алфавите, что не в деньгах счастье, а сами они зло и любовь к ним, простая человеческая любовь, так же преступна, как кража или, боже упаси, убийство!

Пашка стригся в дешевой парикмахерской, с солидным названием «Салон причесок», разговорившись с совсем еще юной девушкой, мастером мужской стрижки. С пеной у рта и горящими глазами она доказывала, что хороший человек замечательно живет и без денег, а обвешенные золотом буржуи – глубоко несчастные, да что там несчастные, безнадежно больные люди! Что деньги – это только бумага и не подвержены тлению лишь одухотворенные вещи – добро и правда! Вот у нее нет больших денег и никогда не будет, но разве она несчастна? В тех маленьких, забытых богом и большими людьми городах и селах, в которых люди давно не видели наличных, разве они несчастны, разве живут они зря? Это покажется парадоксом, но даже двадцатые, тридцатые годы прошлого века, годы жесточайших репрессий и террора, пережившие их вспоминают со слезами умиления. Да, жилось трудно, было страшно, но они были молоды, они жили и в этом видели свое счастье, потому что у других – сотен, тысяч, миллионов – не было даже этого!

Пашка смотрел в возбужденно блестящие глаза наивного создания, нервно жужжащего над его ухом машинкой, читая в них так и не высказанный вопрос: В чем сила, брат? В конце ее пламенной речи он сам чуть не заплакал и, достав дрожащими пальцами из кармана последнюю пятерку, отдал на «чай».

Жить стало легче, на душе сделалось веселее от сознания того, что не один он в полном дерьме. Денег на проезд не осталось, и Паша шел домой пешком, повторяя про себя слова, ставшие гимном Помаранчевой революции: «Разом нас багато, нас не подолаты!».

Олигарх отогнал Трансформер на техстанцию, переделывать под охотничьий джип – оснастить лебедкой, галогенными фарами на крыше, поднять выше кузов – и они ехали на «Майбахе», руль которого Максу он не доверял.