***
Бывший штангист, он был одного роста с Пашей, его походка поражала идеальной осанкой, а фигура – мощью. Тренер был помешан на железе, он жал, тянул, приседал с гигантским весом и без этого своей жизни не представлял.
– Я, наверное, так и сдохну под штангой. Все уже болит, голова ни черта не соображает, ночами спать не могу, а я все равно занимаюсь, – жаловался он Паше.
Дожив почти до полтинника Артем, не растратил юношеского задора, оптимизма и какой-то детской наивности, заряжая своей энергией окружающих. Казалось, он продолжает жить в конце семидесятых тем романтиком, что собирался ехать на Кубу, защищать друга советских людей Фиделя, а потом строить БАМ.
Его предки по отцовской линии были военными и спортсменами. Из школьной программы Пашка помнил о Бородинском сражении про Багратионовы флеши, на которых стояла батарея Раевского. Вот этот легендарный Раевский, в будущем участник восстания Декабристов, был прадедом Тренера.
Дед его, знаменитый легкоатлет, неоднократный рекордсмен и чемпион Союза, добровольцем ушел на фронт, несмотря на категорическую бронь. Вопрос о военной специальности для него не стоял – окончив ускоренные артиллерийские курсы, дед Артема, участвовал в самых кровопролитных битвах Второй мировой, под Сталинградом, на Орловско-Курской дуге, освобождал Харьков, где жил до войны.
Герой Советского Союза, кавалер боевых орденов Иван Раевский погиб под первой столицей Советской Украины и был похоронен у стадиона общества «Динамо», честь которого защищал в спортивных баталиях.
– Отец моего деда Леонтий Дмитриевич, а вот его отец, Дмитрий, забыл уже отчество, он идет от того Раевского, от Декабриста, – просвещал в хитросплетениях своего генеалогического древа Артем.
– Получается, ты потомственный дворянин? – с уважением посмотрел на него Паша. Ничем подобным похвастаться он не мог: по отцу его предки были раскольники, по матери – крепостные крестьяне.
– Какой я дворянин! – печально отмахнулся Тренер. – Дворняга, а не дворянин, пятнадцать лет уже живу в этом склепе погребенным заживо.
– Слушай, Артем, у вас в семье какие-то предания остались о войне, о восстании? Может памятные вещи – золотой медальон с локоном волос героического предка или ядро с Бородинского поля?
– Не выдумывай, это же все запрещено было при Советской власти, сама память подвергалась преследованию. Да и восстания-то никакого не было. Это в школьных учебниках писали: Декабристы разбудили Герцена, боролись за народ, за свободу и всеобщее равенство. На самом деле был еврейский путч обращенных в православие дворян-разночинцев против антисемитской политики царя Александра. Тогда же в моде были масонские ложи, тайные общества всякие. Кто в них только не участвовал! Состоятельные люди играли в шпионов, плели заговоры, вот и доигрались – вышли на Сенатскую площадь, построились в каре, их там ядрами и закидали.
– Что-то я такого не слышал, – с сомнением посмотрел на Тренера Паша.
– Ну, ты же хотел семейное предание, вот я вытащил тебе скелет из шкафа. Да и от кого бы ты это услышал, от школьного учителя истории, какого-нибудь члена партии? Ты представляешь, как друг друга называли – член партии! – подняв указательный палец вверх, возмущенно произнес Артем. – Я ведь тоже был этим членом, даже парторгом в школе после инфиза, взносы собирал. Раз принес в райком комсомола, второй, а потом вижу: они в ведомость не смотрят, деньги не пересчитывают – забирают и все. Так я оттуда постоянно то пять рублей брал себе, то десять. До того своей партией людям мозги запудрили, что когда Союз развалился, один мой бывший одноклассник не смог этого пережить, взял у отца, генерал-майора, наградной парабеллум и застрелился.
– Спрашивают старого еврея, – вставил Паша, воспользовавшись паузой, – Рабинович, Вы член партии?
– Нет, что Вы, – оскорбленно ответил тот, – я ее мозг!
Вот и ты, Тема, был мозгом.
– А что, мозг это звучит, – согласился Тренер, – а то член, член! Так вот, – возвратился он к прерванной теме, – незримая борьба между сионизмом и антисемитизмом всегда шла и сейчас идет. Они друг без друга не могут: если есть семиты, то тут же появляются национал-социалисты, скинхеды, общество «Память» или движение «Хамаз». Николай Второй, Кровавый, которого Ленин сверг, а потом самого и всю семью его расстрелял, он ведь тоже был ярым антисемитом. Одни еврейские погромы чего стоят, кстати, с санкции властей – полиция их не то, что не предотвращала, а даже не вмешивалась. И Сталина это погубило: пока русских с украинцами «мочил» миллионами, правил страной Советов, а как задумал масштабную еврейскую чистку, так сразу и умер, в еврейский праздник. Что и было предсказано, кстати, – Артем со значением посмотрел на Пашку. Последней фразы тот не понял, но переспрашивать не стал, боясь показать свою невежественность. – Я вот сейчас Тору читаю – очень интересная книга.
– Забиваешь себе голову всякой белибердой, – не одобрил его Павел. – Ты бы лучше Библию прочел.
– В Библии многие вещи вывернуты наизнанку, почти обо всем не правильное представление. Вот ты знаешь, например, что когда Бог Яхве после смерти призовет нас на суд, взвесив весами хорошие и дурные поступки, будут покараны люди, занимавшиеся в субботу, священный день недели млаахой – женской работой? Мужчине в этот день нельзя ни стирать, ни убирать в доме, ни готовить, можно только лежать на диване.
– Жесткие они люди были, эти Ветхозаветные Пророки, – заметил Пашка с уважением , а потом спросил: – И ты что, всему этому веришь?
– Ну, что-то есть, – уклончиво ответил Тренер, глядя на него умными светло-карими глазами.
– Если что-то и есть, то не под землей, не на небе, не в другом измерении, оно – в нас, – подумав, сказал Паша.
Почерпнув мудрости Пятикнижия, Тренер не крыл теперь трехэтажным матом, а изящно и вычурно ругался на древнейшем из сохранившихся языков. Когда нужно было выразить печаль, злость, обиду, недоумение при оплате выросшего в несколько раз дорожного штрафа и коммунального платежа, или получении оставшейся неизменной зарплаты, он произносил только мас-эс-сдом. Слово, возможно сказанное Иешуа Назореянином, называвшим себя сыном Божьим, когда уходил он неся притороченный к спине крест, навсегда оставляя Ершалаим на Лысую гору, Лобное место самозванцев.
По матери родословную Артема представляли тоже достойные люди. Бабушка, в девичестве Шергей Ванда Францевна, пошла по политической линии, отдав коммунистической партии пятьдесят лет. Имя-отчество ее звучало уж очень не по-русски, так появилась Вера Федоровна Голуб, по мужу.
Перед войной она работала в типографии, несла свет социалистической мысли в души замордованных царизмом людей, став первой в республике женщиной-стахановкой, местной Пашей Ангелиной. Отправив семью в Ашхабад, боевая бабка Тренера, тогда тридцатилетняя женщина, осталась в советском подполье оккупированного врагом Киева. Что-то координировала и куда-то направляла, даже помогала Ивану Кудре взрывать Крещатик, но позже об этом предпочла не упоминать.
После войны Вера Федоровна поднимала из руин родной город, вновь типография и должность парторга. Потом почетные проводы на пенсию, присвоенное по совокупности заслуг звание Героя соцтруда и позолоченный печатный станок в миниатюре, на память о трудовых буднях.
Заслуженная пенсионерка Вера Федоровна и ее сестра с мужем поселились на улице Льва Толстого, в доме пять и пять-А. А только появившийся на свет Тема, названный бабкой в честь верного ленинца, несгибаемого большевика товарища Артема, жил с родителями на одноименной площади, в построенном еще до революции доме.
Вначале то была обычная коммуналка и молодая семья ютилась в одной, пусть даже и огромной по тем временам комнате над магазином шляп. В первую волну эмиграции двух живших через стенку сестер – тетю Дору и тетю Феню – неудержимо потянуло на историческую родину, и в освободившуюся жилплощадь (не без помощи бабки) въехал на трехколесном велосипеде пятилетний Артем. То детское воспоминание – бесконечно уходящие вверх стены, огромные окна, из которых падает прямоугольным пятном холодный свет; расчерченная крестом рамы, пустая и оттого вселяющая страх комната со следами трех маленьких колес на покрытом слоем пыли дореволюционном паркете – не стерлось из его памяти, он помнил все так же ясно, словно это было не сорок лет назад, а только вчера.
