В свои двадцать пять Роберт был высок, красив и уверен в себе; при росте сто восемьдесят восемь сантиметров вес его был около восьмидесяти килограммов. Его короткая стрижка открывала небольшое родимое пятно на правом виске. Густые тёмные волосы, правильные черты лица, смуглая кожа и голубые глаза делали его редким красавцем, за которым всегда хотел наблюдать посторонний женский взгляд.
Уже несколько месяцев он был свободен. Его бывшей девушке постоянно хотелось движения, какого-то роста и не в этом городе, разумеется. Здесь она задыхалась, он был слишком мал для неё и оттого – скучен. Она регулярно намекала на переезд и на большие перспективы, связанные с ним. А в последнее время открыто говорила о своих намерениях. Вика не умела готовить, нигде не работала, но она точно знала, чего хочет от неё мужчина – и её ночные сверхстарания покрывали все многочисленные недостатки, а их было море! Разумеется, в этом море всем заправляла тотальная человеческая лень.
Она была симпатичной молодой девушкой среднего роста с русыми, короткострижеными волосами и наращёнными ногтями, которые постоянно мешали ей мыть посуду и выполнять любую женскую работу (а может, помогали!). Спала она до обеда и редко заморачивалась думами о том, что у них будет на ужин, ведь всегда можно заказать доставку на дом. Замуж она не собиралась: зачем связывать себя ненужными обязательствами? Дети у нее по плану были после тридцати. Ей хотелось просто жить и делать это красиво. И через шесть месяцев этой ни к чему не обязывающей связи, когда таланты Виктории, открывающиеся в основном по ночам, не вызывали былого аншлага, Роберт стал смотреть на неё как на наскучившую актрису, которая замечательно справлялась со своей (уже никому не интересной) ролью. Вика сразу это почувствовала. И вскоре, вернувшись с работы домой, Роб нашёл на столе записку, в которой она желала ему всего хорошего, ну и себе, конечно, тоже. Потом, вспоминая о Вике, он поймал себя на мысли, что не чувствует ровным счетом никакой потери и утраты. Они жили вместе, ели вместе, спали, но не любили друг друга и ничего друг к другу так и не испытали, кроме определённого рода нужды, исчезнувшей через несколько месяцев совместной жизни.
Его бабуля, живущая в часе езды, была безумно рада известию об отъезде Виктории. В свои шестьдесят три пожилая женщина знала, как «трава растёт», и оттого не очень-то хотела, чтобы холёная лентяйка (да что греха таить, чистой воды приживалка) пустила свои корни, как тот ползучий сорняк пырей, на квадратных метрах её единственного работяги внука. За время совместного проживания пары она всего лишь несколько раз сталкивалась с полусонной девушкой лицом к лицу и, мягко говоря, не пребывала в восторге от выбора Роберта. Но молчала. От природы наделённая даром красноречия, она молчала. Женщина день за днём терпеливо наблюдала за хронически растущим беспорядком в комнатах, некогда хоть и холостяцкого, но всегда чистого, а по меркам Евдокии Матвеевны – царского жилища. Грязный, затоптанный пол, горы немытой посуды, разбросанные по всей квартире (начиная с порога) женские вещи лишь подтверждали тревожные опасения пенсионерки по поводу того, что девочка эта оказалась совсем непригодной для длительных отношений. Что уж там говорить о семейной жизни? Как обычно, раз в неделю, она приезжала к внуку, пока тот был на работе, молча варила борщ, жарила котлеты, мыла посуду, стирала и иногда гладила белоснежные рубашки, потому что любила, переживала и верила. Верила в логическое завершение этих никчёмных отношений, оттого и молчала. Молчала, когда встречала, кормила внука, когда Роберт вёз её домой, когда они обсуждали мерзкую погоду за окном. Она молчала. И только по возвращении домой пожилая женщина позволяла себе высказать всё, что думает, неотрывно глядя на черно-белый портрет покойного мужа – своего бессменного собеседника.
Уже лет пять Евдокия Матвеевна говорила внуку одни и те же слова:
– Роберт, как только ты услышишь, что твоя знакомая умеет варить борщ и печь пироги, хватай её не глядя и беги.
– А куда бежать-то? К тебе или ко мне?– спрашивал парень, смеясь.
– В ЗАГС, балбес, – отвечала женщина, тяжело вздыхая.
– Не переживайте Вы так, многоуважаемая Евдокия Матвеевна, Пушкин в тридцать два на Гончаровой женился.
– Да, – как могла, парировала библиотекарша со стажем, – и четверых один за другим родил… на радость всем… слышишь, Роберт? На радость… Роберт? – кричала она вдогонку убегающему внуку.
– Бабуль, я не Пушкин, да и Гончаровы нынче пошли не те. Четырёх сейчас даже в фильмах не рожают. Максимум один, и то при благоприятных условиях и ежедневно пополняющейся банковской карте.
Евдокия Матвеевна скептически относилась к современным девицам. Всякий раз она с некоей брезгливостью смотрела на фантастические ресницы, выросшие за день волосы на голове и безупречный маникюр, сделанный на длинные ногти, которые те выставляли на всеобщее обозрение при каждом удобном случае. Пожилая женщина даже не пыталась скрыть от внука своего разочарования в таких красивых, но таких неестественных нестабильных сегодняшних девчатах. Ну а Роберт, в свою очередь, не спешил рассказывать бабуле о том, что в этом мире ресницы, ногти и волосы – лишь малая доля того, что можно нарастить.
Повесив костюм и рубашку на вешалку, Роберт быстро надел старые джинсы и свою любимую футболку с изображением хэви-металлической «козы». Он достал из дорожной сумки кроссовки и кожаную косуху и поспешил к выходу, негромко закрыв за собой входную дверь.
Роберт сел в машину, повернул ключ зажигания, включил стереосистему, и из динамиков стали доноситься те самые голоса, которые через несколько часов он планировал услышать вживую.
Город, куда направлялся Роберт, был ему не знаком. Никогда не приходилось бывать там, но в прошлом году его закадычные друзья случайно попали на культурно-массовое мероприятие, заинтересовавшее и его. Рок-фестиваль под открытым небом назывался, конечно же, по-английски Open Air – на открытом воздухе. Миха – друг номер один – два дня не умолкая говорил о том, как там было «офигенно»:
– Роб, ты даже не представляешь, как было круто! Конечно, сначала группы были малоизвестные, но и они зажигали не по мелочи, заводя народ. А хедлайнер ого-го какой был! Классные песни, отличный звук, свежий воздух, море девчонок, а атмосфера – ну просто улёт! Если тебе этого мало, то скажу, что в конце был ещё и фейерверк!
А друг номер два Иван, который недавно женился, был более сдержан, подойдя к Роберту, сказал:
– Вечер был агонь (он намеренно выделил первую букву, подражая довольной молодёжи)! Крышу просто сносило! Бро, ты должен там побывать в следующем году.
И вот прошел год. Решив ехать вместе, друзья уже считали дни до начала долгожданного отдыха, который имел легкий культурный оттенок с винным послевкусием, а быть может, и водочным амбре. Но один за другим друзья отказали Робу в компании. Первым с гриппом слёг Иван. Роберт без предупреждения заехал навестить сгорающего от высокой температуры друга, но тот по какой-то непонятной причине долго не открывал и несколько минут разговаривал через закрытую дверь, уговаривая оставить пакет с фруктами под дверью и (во избежание контакта с больным) вернуться домой. С каждой секундой странное поведение Ивана вызывало у молодого человека массу вопросов. Время поджимало, и Роберт не долго думая заявил другу, что если тот сейчас же не прекратит вести себя как кисейная барышня и немедленно не откроет ему дверь, то он просто-напросто выбьет её ногой, так как эта ситуация ему порядком надоела.
Когда же дверь, наконец, открылась, от увиденной картины у Роберта по щекам потекли слёзы. Слёзы эти были от неудержимого, добродушного, совершенно неконтролируемого смеха. Перед его глазами стоял голый Иван, на котором, кроме трусов, ничего больше не было. Тело его покрывало множество мелких и крупных пузырьков, обработанных зелёнкой. Роберт мало что понимал в медицине, но ветрянку от гриппа он отличить мог.
