Второй апельсин ударился о ее сапоги и замер, словно мертвый.

Ника шла вперед на цыпочках, почти не дыша, все еще думая о том, как сбежать отсюда и забыть про закопченные стены, про глянцевые апельсины, про весь этот кошмар… Душа внутри нее дрожала и билась о ребра.

Впереди замаячила неясная тень, истерзанный контур на полу. Сгусток темноты.

Ника почти перестала дышать.

Третий апельсин. Четвертый, раздавленный, лежал под ее ногами, вспучившись оранжевой мякотью. Изо рта девушки вырывались облачка пара, хоть в бетонном колодце и было непривычно тепло. Ника осторожно скользила по ледяной поверхности, судорожно вглядываясь в чуть смазанный предмет на полу. Она слышала далекое пение птиц и ощущала на щеках горячий солнечный свет.

Руки била крупная дрожь.

Шаг. Другой. Апельсин в руке нагрелся ее теплом, засочился сладковатым соком. Ника молчала, не чувствуя даже, как в дикой пляске дрожат ее побелевшие губы.

Изломанный предмет выступил из полутьмы, и, когда Ника присела перед ним, не чувствуя ног, тот масляно блеснул металлическим боком. Девушка протянула руку и тронула липкими пальцами ледяное железо. Провела по серебристому рулю, едва дотронулась до сплющенного сиденья, коснулась писклявого звонка, и он всхлипнул глухо, мертвенно и обреченно.

Ника заплакала. Крупные слезы потекли по щекам, она прижала пальцы к губам и поперхнулась рыданием, задохнувшись.

Апельсины. Велосипед. Гудок.

Никита…

– Прости меня, пожалуйста, – с трудом выдавила она, захлебываясь своим горем, которое никак не могло ее отпустить.

Велосипед молчал. Молчал Никита. Молчал и жестокий одноклассник Леха.

Сзади послышался звук, и на миг Нике показалось, что это чьи-то тяжелые шелестящие шаги. Она обернулась, приподнявшись, вся дрожащая от горьких слез, и остолбенела, увидев прямо перед собой бесформенную фигуру.

Язык присох к нёбу, ей и хотелось бы закричать, но ничего бы не вышло. Тело в один миг стало мягким и безвольным. В этом темном бетонном колодце (а Ника и не заметила, как дошла почти до самой середины) совсем не было звуков, запахов и чувств.

Только эта огромная фигура, которая, шагнув вперед, сразу же нависла над скорчившейся от страха Никой.

Девушка увидела все до последней черточки. И антрацитово-черное лицо, покрытое бесформенными буграми. И обрубки то ли рук, то ли щупалец, безвольно свисающие вдоль тела. И огромное, напоминающее шар, брюхо. И толстые колонны-ноги, которые в один шаг привели это чудовищное нечто прямо к Никиному лицу…

И гвозди. Здоровые металлические гвозди, которыми тело этого существа было буквально пронизано насквозь. Ржавые, сочащиеся резким маслянистым запахом, они выдвигались вперед и едва заметно поблескивали наточенными остриями. Вместо лица у этого чудовища были гвозди. Вместо рук – гвозди.

И все тело – сплошные гвозди.

Ника шагнула назад и сбивчиво зашептала мольбу, выставляя вперед руки, изо всех сил пытаясь закричать, позвать кого-нибудь на помощь, но голос предательски охрип.

Шаг.

Существо кинулось на Нику, в последний момент обнажая огромный раззявленный рот с торчащими кривыми гвоздями всех форм и размеров – от крошечных гвоздиков-кнопок до огромных арматур, на которых насаженная Ника будет выглядеть всего лишь замаринованным в боли мясом, невообразимо, невозможно, это же…

Она упала, ударившись о лед, поползла по мелкому колючему снегу, и тогда чудище ринулось на нее сверху. Рухнуло, вонзаясь каждым проржавевшим гвоздем, каждым острым жалом, продырявливая ее насквозь, и Ника отключилась, словно взорвавшаяся лампочка. Боль, накатившая беспощадным огненным шквалом, угасла, тлея жалкими остатками углей.

Лед, смешиваясь с теплой кровью, стал ноздреватым и хрупким. Ника дернулась еще пару раз, почти потеряв сознание, и обмякла, распахнув слепые пронзенные глаза. На рассыпавшиеся по льду рыжие волосы налетел еще один апельсин и замер, будто оплакивая Нику.

Последнее, о чем она подумала, – клевер. Как хорошо, что она отдала клевер Шабашу. Пусть хотя бы у старого и лохматого пса все в этой жизни будет хорошо.

Хорошо.

– Абдрахимов! Солнышко мое, просыпайся. Утро на дворе. – Высокий язвительный голос скользил вокруг, опутанный еле сдерживаемыми смешками, и Рустам нехотя приоткрыл один глаз. Черноволосый и смуглый, Рустам Абдрахимов потянулся и зевнул, растирая челюсть. Десятиклассники, здоровенные и хмурые лбы, послушно поднимали руки, прыгали и приседали, напоминая собой баранов, но он-то не собирался заниматься этой чушью. Зарядка перед уроками, ну надо же! И какой идиот ее придумал?..

Сонно причмокнув, Рустам снова устроился на сложенных руках.

– Абдрахимов, ну ты и наглец, – почти с восхищением произнесла пожилая математичка. Длинная и костлявая, она всегда напоминала всклокоченную ворону с выпученными глазами. Над ней потешались, ее имя всегда забывали, а экзамены собирались сдавать исключительно с купленными ответами. Даже Абдрахимов, жалкий двоечник и бандит, как брезгливо окрестила его директриса Рында, собирался где-нибудь раздобыть ответы и наскрести на полагающуюся ему тройку.

Класс одобрительно улюлюкал несгибаемому Рустаму. Математичка, посмеиваясь, готовила к уроку конспекты. Долгожданный звонок прервал нелепую зарядку, а заглянувшая в кабинет суровая Рында одним взглядом заставила всех рассесться по своим местам. Даже Рустам, встряхнув плечами, выпрямился, разлепляя набрякшие веки. Проблем с директрисой ему не хотелось, каждый раз она находила, как посильнее уколоть непробиваемого Рустама. Вызывала к себе в кабинет молчаливую мать, и та, тараща пустые замученные глаза, поглядывала на Рустама с обидой, мол, ты-то разве можешь со мной так поступать?..

Размалеванное лицо Рынды скрылось за дверью, и посерьезневшая математичка раскидала, словно карты, клетчатые тетради по партам. Рустам лениво притянул к себе помятый листочек с кривыми загогулинами, над которыми красовалась вереница вопросов. Внизу стояла размашистая двойка. Рустам смял работу и бросил в спину жирному Славику, который, низко склонившись, вновь что-то лихорадочно рисовал в своем скетчбуке.

Вздрогнув от легкого удара, Славик обернулся и, побледнев лицом, гневно что-то зашептал. Рустам улыбнулся ему во все желтоватые зубы. Сплюнув невидимую слюну, он брезгливо оглядел склонившихся над тетрадками одноклассников и по-барски положил ладонь на Верину ногу.

Та, заалев щеками, сбросила его смуглую руку со своего бедра. Ощерившись, Рустам вспомнил о вчерашнем вечере и ровно таком же румянце на ее лице. Как она тяжело дышала, распахнув в беззвучном крике рот…

Рустаму было скучно. С утра мать, опаздывая на работу, неожиданно вспомнила про свои родительские обязанности и растолкала сына, глядя на него побитой собакой. Вручила пакет с какими-то учебниками и, толкая ладонями в худую спину, выгнала прочь из теплой квартиры. На улице жгучий мороз мигом опутал голову колючей проволокой стужи, и Рустам, забывший прихватить с собою шапку, решил все-таки в школу заглянуть. Второй раз за неделю. Немыслимая щедрость.

– Кого нет?

– Шмальникова! Он червей кормит! – громогласно объявил Рустам, и снова по классу пронеслись жидкие смешки, но уже не настолько озлобленные и безжалостные. Эта рыжая дура Ника протопталась по каждому в их классе.

Математичка что-то карандашиком вывела в журнале, не поднимая подслеповатых глаз.

– Ники еще нет, – сказал Славик.

– Болеет или прогуливает? – уточнила учительница.

– Пропала.

– Гуляет где-то, проспится и придет, – не удержался Рустам и откинулся на стуле. Его рука вновь забралась на девичье колено и принялась кругами поглаживать облаченную в капрон кожу.

– Прекрати! – зашипела Вера, отрываясь от ровных столбиков цифр. Светлые глаза ее искрились и полыхали.

– Не хочу, – отозвался Рустам и лишь крепче впился в ее ногу, скаля зубы в слащавой улыбке.