– Абдрахимов, – устало произнесла математичка, замершая возле доски. Мел в ее руках тонко подрагивал. – И чем мы там занимаемся?

– Веркой, – фыркнул Витя, наушники которого сейчас мирно висели на груди, похожие на дохлых змей. На математике, глядя на пожилую и миролюбивую учительницу, на которую и внимания-то никто не обращал, он редко когда слушал музыку. Парадокс.

– На больную мозоль, да? – гнусаво спросил Рустам у одноклассника. – У меня-то Верка есть, а у тебя, неудачник?

– Кукла надувная! – предложил Максим, и они вновь заухали.

– Угомонитесь! – обреченно попросила математичка, а они уже наперебой вспоминали, кто и с кем, где и когда, а кому остается лишь мечтать и облизываться. Стены класса сотрясались от сального хохота, девчонки кулаками лупили безмозглых одноклассников, а Рустам сидел, вальяжно приобняв молчаливую Веру, не поднимающую взгляда от парты.

Дверь распахнулась, прерывая их оживленную беседу, и в класс просочилась бледная до синевы Чашка. Вслед за ней вошел мужчина в коричневом пиджаке и выстиранных джинсах. Обычный вроде бы мужик, но то ли во взгляде его было что-то насквозь прожигающее, то ли властная осанка навевала определенные мысли, только вот Рустам мигом выпрямился на стуле и разве что руки по-ученически не сложил.

– Знакомый? – шепотом поинтересовалась Вера.

– К счастью, нет, – процедил Рустам сквозь зубы. – Но я знаю эту паскудскую породу.

– Какую?..

Ее прервала Чашечка. Пытаясь держать лицо и смотреть на ребят ясными глазами, она махнула рукой, представляя мужчину:

– Десятый класс, это Милослав Викторович. Он из полиции.

– Это из-за Лехи? – неожиданно прошептал Малёк, и от звука собственного голоса смущенно затаился за партой.

– Нет, это не из-за Лехи, – пробормотала Чашечка и судорожно оглянулась на мужчину, лицо которого не выражало ни единой эмоции, а взгляд буравил примолкших десятиклассников. Екатерина Витальевна искала у него поддержки, но он, насупившись, молчал. И класс тоже молчал. – Нику нашли… Ребята, она…

– Ее обнаружили убитой. – Равнодушный металлический голос, слишком грубый для мягкого имени Милослав. Рустам весь напружинился от этого гробового голоса. – Тело нашли обезображенным. И сегодня мне нужно будет поговорить с вами. С каждым из вас. Поверьте, скрывать что-либо уже бесполезно. Мы очень быстро найдем того, кто это сделал… – И полицейский улыбнулся, но улыбнулся так криво и зловеще, что тишина в классе воцарилась поистине гробовая.

Они не столько даже опешили от новой смерти, случившейся с их одноклассницей, сколько испугались. Только животный дикий страх и от этого голоса, пропитанного металлом, и от жуткой, противоестественной улыбки. Чашечка сглотнула, и этот звук прозвучал пулеметным выстрелом.

– Я буду разговаривать с каждым по отдельности, – продолжал полицейский. – По одному. О ваших словах никто не узнает. Советую говорить честно. Кто знает, сколько еще таких случайных смертей может стрястись в этом классе…

– Прошу прощения, – мягко вклинилась математичка, поправляя на носу очки. – Зачем вы пугаете детей? Они несовершеннолетние, они ведь еще…

Милослав Викторович бросил на математичку тяжелый взгляд, и она сразу же замолчала.

– Начнем, пожалуй, – распорядился полицейский и, развернувшись, вышел из класса.

Рустам сжал кулаки с такой силой, что пальцы его налились белизной. Малёк почти сполз под парту, дрожа как в припадке. Нервничающий Славик черной ручкой изорвал страницы в своем скетчбуке и, смяв вырванные страницы в кулаке, вместо мусорного ведра сунул их в рюкзак. Мышь на задней парте почти не дышала, и ее позеленевшее лицо сливалось с бледно-салатовыми стенами. Аглая, погруженная в неведомые мысли, пальцами теребила жесткие волосы и улыбалась кровавыми губами, словно бы ничего и не случилось. Витя воткнул наушники и включил музыку на полную громкость, прикрыл полупрозрачные веки.

«Начнем, пожалуй».

– Когда ты в последний раз видела Веронику?

– Мы называли ее Никой, – тихо поправила Вера и потупила глаза, вспоминая тонкий профиль, учтивую улыбку и пушащиеся рыжие кудри. Полузадушено всхлипнув, Вера покрепче вцепилась в Чашечкину руку – та сидела рядом, мягко поглаживая девичье плечо. Пустой класс, ученица сгорбилась рядом с учительницей за одной партой, а напротив них громадой возвышается полицейский с неживыми глазами.

Школьники менялись, словно в карусели.

Милослав Викторович черкнул что-то в толстом кожаном блокноте и вновь впился взглядом в сидящего напротив паренька.

– Так когда был последний раз?

– Вчера, в школе. Она сбежала с урока, и я ее больше не видел, – ответил Витек, сидящий слишком спокойно и ровно, словно первоклассник. Наушники он спрятал под вытертым свитером.

– Что ты делал вчера вечером?

– Ничего особенного. Рисовал, музыку слушал. Уроки готовил – все тетрадки могу показать. Там домашки столько, что на целое алиби хватит.

Пропустив его слова мимо ушей, полицейский уточнил:

– Кто может это подтвердить?

– Мама. Папа с работы под вечер пришел. Кошка.

– Я вижу, что у тебя прекрасное настроение. С чего бы вдруг? За несколько дней умерли двое твоих одноклассников, а тебе все еще хочется шутить?

– Это такая защитная реакция, – вклинилась Чашечка и улыбнулась через силу. Полицейский не отрывал взгляд от лица Вити.

– А что мне, реветь теперь? – глухо спросил десятиклассник. – Этим я их не верну.

– Логично. Но можно было бы и пореветь.

Тишина в ответ. Новый человек напротив властного полицейского. Улыбка – пустая, восторженная и ненормальная, Аглая хлопает глазами, перебирая в пальцах яркие бусины браслета.

– Ты меня слышишь? – Милослав Викторович щелкнул пальцами перед ее глазами, но она лишь посмотрела куда-то в окно, непробиваемая и молчаливая.

– Я же вам объяснила! – взвилась Чашечка. – Это особый ребенок, с диагнозом, я могу вам принести медицинскую карту. Если Аглая не захочет, то ничего не расскажет.

– Тогда пусть она захочет, – вкрадчиво попросил полицейский.

Выдохнув, Чашечка почти простонала:

– Ей вообще нужен представитель при таких процедурах, как и всем ребятам, но ей особенно… – Учительнице хватило одного взгляда на непрошибаемое лицо Милослава Викторовича, чтобы сразу понять: все споры бесполезны. Буркнув себе что-то под нос, Чашечка взяла девушку за руки, растерла бледные ладони и улыбнулась в пустое лицо. – Аглая?.. Ты меня слышишь?

Та сжала губы полоской и уткнулась взглядом в пол, занавесив лицо топорщащимися волосами, сожженными дешевой краской.

– Глаша… А помнишь, как мы вырезали снежинки?

Помедлив, Аглая едва заметно кивнула. Милослав Викторович прищурился.

– Помнишь, как Ника тебе помогала?

– Помню… – прошелестела Аглая. Голос у нее был тусклый и невыразительный.

– А когда ты вчера в последний раз ее видела, помнишь, Глашенька?

– Помню.

– Она была в школе?

– Да.

– А вечером вы встречались?

– Нет…

– Умница. – Чашечка погладила ее светлые руки и улыбнулась с облегчением. – Ты большая умница, Глаша. Спасибо, что рассказала нам.

Полицейский фыркнул и, потеряв интерес к беседе, погрузился в свои неразборчивые записи.

– Я. Ничего. Не. Знаю. – Рустам рубил фразы, отгораживаясь от полицейского скрещенными руками. Десятиклассник отодвинулся от стола настолько, насколько вообще мог, и теперь с прищуром следил за каменным Милославом Викторовичем. Кажется, полицейский не верил ни единому его слову.

– Напомни, за что у тебя условка? – Вопрос ударил горячей кровью в голову, и Рустам, ощущая позорный румянец на смуглых щеках, глянул в пустые глаза:

– Это тут при чем?! То за воровство! Я бы никому… Я и пальцем эту дуру не тронул, хоть она и вылила на всех ведро дерьма.

Чашечка зажмурилась, видимо, ей не хотелось, чтобы полицейский узнал о вчерашней безобразной сцене в кабинете истории. Глаза Милослава Викторовича тут же вспыхнули нездоровым огнем.