Ни во время банкета, ни после него мы толком не пообщались. Одному из герольдов, Готстафу, видимо, было поручено за несколько часов перезнакомить меня со всем столичным светом – что он прилежно и выполнял, прокладывая запутанный фарватер среди смокингов и декольтированных платьев, делая остановки, чтобы я мог пожать или поцеловать каждую протянутую руку. Настал черед и руки Джудит, которую я удержал дольше положенного. Теперь уж – и это подтверждает она сама – я точно удостоился заинтересованного взгляда. «Изумительно. Джуд и Джудит. Какая была бы пара!» – так, неловко хохотнув, подытожил наше с ней короткое знакомство мой провожатый.
Увы, когда Готстаф посчитал свою миссию исполненной, Джудит уже не было в клубе. В итоге я прибился к барной стойке и стал заказывать коктейли, один за другим – общим числом, соразмерным моему разочарованию. В какой-то момент я обнаружил, что у меня появилась компания. Ладжина… Латона… или Ладина?… Я тут же забыл, как ее зовут, но она все громче смеялась моей болтовне, и я был ей за это благодарен. А в конце мои байки стали до того уморительными, что ей пришлось даже положить мне руку на колено, чтобы от смеха не свалиться с высокого табурета. О дальнейшем умолчим, тем более что я плохо помню остаток ночи, но самое меньшее, чем я мог отблагодарить девушку за моральную поддержку, – это пообещать, что выберу ее королевой турнира. Если, конечно, пройду в финал.
В финал я прошел. Нас, финалистов, осталось двое. Перед последним испытанием герольды решили подогреть зрительский азарт, предложив нам назвать своих фавориток. Чтоб публика болела не только за лучшего рыцаря, но и за возможную королеву турнира. И вот мне подносят микрофон, чтобы я назвал свою избранницу. То ли Ладжина, то ли Латона… не перечислять же варианты! Герольд вымученными шутками заполняет затянувшуюся паузу. Или Ладина? Ладно, я выбрал. Называю имя, которое запомнил очень хорошо. Тем более Готстаф считает, что нам следовало быть парой.
– Джудит. Королевой турнира станет Джудит.
– Джудит из Фарантоги! Ваши аплодисменты! Джудит, старшая из дочерей Августа Рикальдо Адора, заводчика борзых для королевского двора, и супруга Алена Лурии, члена совета директоров «Arma Domini», крупнейшего производителя оружия в западном регионе (я тогда заметил, что одна женщина была для герольда поводом сказать о двух мужчинах). Мы все надеемся, что господин Лурия отнесется со снисхождением к возвышенному чувству бедного паладина и не пустит в ход одно из своих смертоносных изделий («А отец не спустит на меня собак», – подумал я), ведь воздыхания рыцаря – есть лишь свидетельство преклонения перед благородной госпожой и не означает желания обладать ею!
Оракул из герольда вышел никудышный!
Публика на трибунах устроила затяжную овацию; Ален Лурия, размещенный с женой в особой ложе, великодушно махнул рукой и шутливым кивком подтвердил, что одобряет мой выбор. Он доволен, это лестный штрих к его портрету в глазах общества. Откуда ему было знать, как бездарен Джуд Леннокс в соблюдении платонических канонов куртуазной любви?
Следуя обычаю, Джудит в знак благосклонности бросила мне батистовый шарф, который я поймал и поднес к губам – опять же следуя обычаю. О, как он пах! Вдохнув ее парфюм, я сразу перенесся в ту спальню, в которой она, полуодетая, наносит эти духи, расчесывает перед зеркалом золотистые волосы в задумчивом предвкушении нового дня.
Первое место я не занял. Так и не смог выкинуть спальню Джудит из головы и сосредоточиться на поединке.
Вечером в ратуше устроили пир. Ален Лурия даже поднял тост в мою честь. Потом его разыскал какой-то незапоминающийся тип, шепнул что-то на ухо, и они оба спешно покинули праздник. Джудит только грустно улыбнулась мужу вслед. Под предлогом защиты ее интересов в отсутствие законного супруга я предложил Джудит свое общество, которое она с благодарностью приняла. Выяснилось, что хотя она и вышла замуж в интересах фамилии, но Алена она действительно некогда любила. Однако грозная и важная профессия все больше поглощала его. Все последнее время он принадлежал не ей, а таинственной работе, направленной, по его словам, на кардинальное улучшение мира. С тем, что улучшение мира требовало, видимо, ее личного несчастья, Джудит успела смириться. Она только надеялась, что речь не идет о каком-нибудь супероружии из арсенала демократии. Или, того хуже, о любовнице.
Я дал ей выговориться, потом весь вечер развлекал ее как мог, а после пира вызвался проводить ее до особняка в Янтарном квартале. У двери мы поцеловались. Так уж вышло. Она была не пьяна, а просто раскована и возбуждена после ночной прогулки под снегопадом. Со смехом говоря какие-то слова на прощание, Джудит неосторожно приблизилась, и на меня повеяло ее горячим дыханием. Я жадно вдохнул запах ее рта, и забыл обо всем. Мы просто целовались у ее двери часа полтора, как школьники, которым некуда податься.
Так и закрутилось.
В то время я уже около года жил в столице и столько же проработал в ордене Мангуста. Одно из непреложных правил ордена состоит в том, что все рыцари должны исповедоваться в конце каждого месяца. Манкировать этим никак не получается. Магистр – человек старой школы, набожный, принципиальный. Не зря же его выбрали президентом Фонда поддержки рыцарей-инвалидов (его самого когда-то покалечил дракон, яд попал в кровь, после этого он уже не мог участвовать в акциях, и, говорят, мужчина из него тоже стал никакой). В общем, магистр требовал, чтобы все мы не реже одного раза в месяц посещали Контилорнское аббатство. Там у меня есть духовник, отец Ансальдо. Призвание пастыря, коему вверена опека над моей бессмертной душой, заставляет его каждый раз сокрушаться по поводу моих отношений с Джудит.
– Сын мой, знаю, что вера твоя еще не крепка, и временно мирюсь с этим, ибо и Господь терпелив, но блуд не только греховен, а и тлетворен. Ведь ты веруешь в медицину? Еще Гален приводит случаи, когда познавший чужую жену покрывался срамными язвами…
– Ну, отче, это бывает с теми, кто неразборчив… на пути познания.
Да мы и сами – я и Джудит – несколько раз пытались остановиться. Она спохватывалась, что клялась у алтаря. Я убеждал себя, что это не квантовая физика и Джудит не может быть моей и не моей одновременно. Но – беспощадность привычки… И вот я снова звоню ей:
– Алло?
– Привет, скворчонок.
– Привет, воробей. Как ты? По телевизору сказали, ты летал на безголовом драконе. Что у вас там случилось?
– Много чего случилось. Знаешь, я чуть было… Я думал, что больше тебя не увижу. Джудит, почему мы не можем быть вместе?
– Почему же не можем? У нас в распоряжении вечер и вся ночь. Приезжай.
– Ты знаешь, о чем я.
– Знаю. Так ты приедешь? Ален все еще в отъезде.
– Слушай, когда-то же он должен вернуться. Что, если…
– Если вернется, убьет нас обоих, тут и гадать нечего. Ты едешь или нет?
– Жди меня через полчаса.
Просыпаюсь – не знаю отчего. Просто открылись глаза. Вытираю щеку, мокрую от моей слюны. Обнаруживаю, что остался один посреди шелковых подушек и простыней. Часть постели, на которой вечером, прижавшись ко мне, уснула Джудит, холодна; а ведь еще даже не рассвело.
– Джудит?… – Сонный и скомканный, усаживаюсь на кровати. И вжимаюсь в кроватную спинку, весь облитый ледяной испариной.
В углу спальни, задрапированный предрассветным полумраком и дымом сигарет, сидит по-уличному одетый мужчина. Его прозрачно-серые глаза кажутся мне лишенными радужек – будто бы отверстия зрачков проделаны прямо в белках. Он выкуривает, наверное, стотысячную сигарету за то время, пока я спал, а он сидел и смотрел на меня; тумбочка рядом с ним вся в окурках. Я понимаю, отчего проснулся, – из-за дыма: окна закрыты, сизые сгустки неторопливо впитываются в потолок.
Я сажусь ровно, как бы готовый к переговорам. Словно я не сконфужен и не гол – перед ним, одетым и вооруженным чем-то вроде нравственного превосходства. Тут замечаю, что рядом с насыпью окурков тускло чернеет сталь пистолета – будто одного нравственного превосходства недостаточно! Я тщетно пытаюсь вызвать в себе хладнокровие, но все тело колотит крупная дрожь, а во рту моментально пересыхает. Эрос и Танатос заключили противоестественный пакт: меня убьют там же, где я до этого умирал от наслаждения. Как я отвратительно беззащитен!