Матвей подался вперед, но непривычная тяжесть в ноге остановила его. Девушка лишь улыбнулась, на этот раз вполне дружелюбно и скрылась из вида. Молодой человек вернулся в исходную позицию, откинув голову на подушку. Ничего, днем ему таблетки не положены, а вот вечером, вечером ему должны принести обезболивающее.

Так близко и в то же время так далеко.

Матвей улыбался, глядя на загипсованную ногу.

– Да, далеко. Но всё-таки теперь гораздо ближе.

Последний день

Сегодня в доме царило веселье. Двери, одна за другой, непрерывно хлопали, на первом этаже, на общей кухне гремела посуда, запылившееся радио прочистило динамики ровно в шесть утра гимном России. Дети шумной вереницей носились по этажам, их звонкий смех проникал в каждый темный уголок, а жильцы постарше в кое том веке не шипели на них и не оговаривали. В доме царило веселье, несмотря на то, что это был его последний день.

Екатерина Егоровна встала ещё до рассвета и, не завтракая, заняла наблюдательный пост у окна. Сквозь пожелтевший, словно пропитанный никотином тюль, больше похожий на застиранную марлю она следила за бригадой. Подъехал желтый бульдозер с зубастым, отполированным камнями ковшом, за ним второй, точно такой же. На южной стороне, там, где ограду уже начали сносить, экскаватор своими гусеницами уничтожал едва распустившийся палисадник. А прямо по центру двора готовился к работе кран, вместо крюка у которого свисала здоровенная черная гиря. Шар-баба – так называли её мужики в комбинезонах.

«Причем здесь баба?» – всё думала Екатерина Егоровна. – «Совсем не причем. Просто шар».

Трос натянулся, гиря поднялась выше. На фоне нежного голубого с белесыми прожилками неба она выглядела черной дырой из космоса. Если старушка смотрела на шар бабу под определенным углом, то та точь-в-точь закрывала солнце. Правда, затмить его ей было не под силу. Просто контуры совпадали.

Дверь заскрипела.

– Алешка, ты? – бросила баба Катя через плечо.

В щель пролезла белобрысая голова мальчика, которая едва доставала макушкой до дверной ручки.

– Я играть пришел. – Звонко заявил ребенок и толкнув дверь плечом вошел в комнату.

– Хорошо, что пришел. – По-прежнему наблюдая за черной дырой в небе, отозвалась старушка.

Не дожидаясь особого приглашения, Алешка оббежал всю комнату по кругу, намеренно задев тюль и длинную юбку Екатерины Егоровны растопыренными руками, и со всего размаху плюхнулся в идеально заправленную кровать.

– Давай в лото. – Промычал он в подушку.

– Давай.

– Нет, лучше в животных.

– Давай в животных.

Баба Катя взяла со стола потасканную картонную коробку из-под своих самых лучших туфель – игрушки внутри загремели – и уселась рядом с ребенком. Алешка забрался на кровать с ногами, завязав ступни в позу лотоса.

– Ты первая.

Пухлая, словно надутая, сплошь покрытая пигментными пятнами рука старушки залезла в коробку и вернулась с белым резиновым зайчиком.

– О, это просто. – Потирал руки мальчуган.

Он достал деревянную фигурку собаки.

– Собачка сильней. Я победил.

– Молодец. – Отозвалась баба Катя, извлекая наружу плоского пластмассового волка.

– Ух. – Затряс кулачками Алешка. – Ух, мы тебя сейчас. – Его тонкая как веточка рябины, бледнокожая рука вытянула крокодила.

«Щелк-щелк» – изобразил челюсть хищника мальчуган.

– Я тебя съел.

Игра на миг прервалась. За дверью зарождалась новая волна шума. Смех, крики, глухие удары по стене. Ребята гоняли мяч прямо по коридору. Давненько такого не было. Обвисшие щеки старушки растянулись от улыбки. Она любила детей. Своих у неё никогда не было. Поэтому своими она считала всех, кто к ней приходил. Вот, например, как Алешка. Добрый, веселый, всем интересующийся мальчуган с радужкой цвета охры. Его глаза, казалось, всегда были готовы увидеть больше, чем им показывали.

С улицы через приоткрытую форточку в комнату залетел гул рабочих. Сиплый голос раздавал указания, обильно сдабривая их крепким словцом. Старушка поморщилась как от глотка перебродившего чайного гриба. Взревел бульдозер, стены, словно бумажные, содрогнулись от его дикого рыка.

– Твоя очередь. – Алешка аккуратно коснулся запястья старушки, призывая её вернуться из омута неожиданно нахлынувших видений.

Баба Катя достала мышку. Маленькую войлочную без левого глаза.

– Пфффф, – нарочито громко скривился мальчуган и зашуршал по коробке.

Он знал все игрушки на ощупь и теперь искал самую подходящую для такого случая. Черная пластиковая кошка легла напротив чахлого мышонка.

– Твой ход.

Бульдозер взревел ещё громче. Копоть проникала внутрь комнаты, как отрава медленно растворялась в уютной, пахнущей геранью атмосфере. Екатерина Егоровна не отрывала взгляда от окна. Кажется, шар-баба начинал потихоньку раскачиваться, как маятник, как метроном, как оружие гипнотизера. И вряд ли от ветра.

– Не могу, Алешка, прости. Волнуюсь очень.

– Из-за них?

Она кивнула.

Мальчуган поджал губы – рот узкой полоской растянулся в добродушной улыбке.

– Не волнуйся, они нам ничего не сделают. Давай играть. Ну, пожалуйста.

Баба Катя хотела бы согласиться, но протянутая к коробке рука лихо затряслась.

– Не могу, извини. Давай лучше в окно поглядим.

Алешка разочарованно вздохнул, но не стал настаивать. Изо дня в день, в любое время суток, старушка всегда поткала прихотям ребенка. Теперь настал его черед. Мальчуган пододвинул к окну стул с засаленной, местами почерневшей обивкой и забрался на него ногами. Пожилая женщина встала рядом. Так они были почти одного роста.

Бульдозер сметал оставшийся по периметру забор, а кран с шар бабой подкатил достаточно близко для первого сокрушительного удара. В оконном стекле Екатерина Егоровна увидела свое размытое отражение. Свое и Алешино. Старый и малый. Плечом к плечу.

Суета на улице возрастала. Широкими шагами по двору шел долговязый мужчина в синем строгом костюме, но без галстука. Рядом с ним широким каблуком топтала рыхлую землю брюнетка средних лет. Они остановились там, где два часа назад стояли чугунные скамейки. Баба Катя любила сидеть на них, особенно осенью, когда птицы слетались на спелую рябину.

– Хотел бы я такую игрушечную. – Алешка с открытым ртом пускал слюни на могучий кран.

Баба Катя понимающе кивнула, но мысли её топтались вокруг женщины. Это она. Старушка её узнала. Наглая девка приходила сюда как-то раз, заявилась без спросу. Самовольно разгуливала по всему дому, заглядывала куда вздумается, даже в комнату Екатерины Егоровны посмела наведаться. Пожилая женщина тогда впервые вышла из себя. Накричала на самозванку, даже алюминиевой кружкой, зачем-то в неё бросила. И дверью хлопнула так, что стены затряслись. Может быть, это было лишним. Девушка сильно напугалась тогда, убежала и сейчас – баба Катя явственно это наблюдала – ей совершенно не хочется приближаться к дому. Взгляд брюнетки скользил по фасаду, перепрыгивал с одного окна на другое, пока в очередном прыжке не наскочил на Екатерину Егоровну. Девушка еле заметно вздрогнула, остановилась и что-то крикнула мужчине. Он тоже остановился.

***

– Вон, второй этаж. Третье окно справа.

– И что там? – Мужчина мельком посмотрел по указанным координатам, а затем переключился на испачканные в грязи туфли.

– Сам не видишь?

– Нет, не вижу.

– Потому, что не смотришь.

Мужчина вытянул руку с крючковатым указательным пальцем.

– Второй этаж. Раз, два, три. Третье окно справа. Ну и?

– Блин, ты, правда, не видишь?

Он покачал головой.

– Там старушка стоит, круглолицая с пучком на голове. В вязаной кофте, синей как твой костюм. А рядом мальчишка светловолосый к плечу её прижался. Смотрят прямо на нас.

Мужчина ещё раз посмотрел, а потом глубоко вздохнул, будто готовился начать серьезный разговор.

– Нет, молчи. – Перебила его брюнетка. – Лучше ответь, ты знаешь, что здесь раньше было?