Я улыбнулась. Эллиотт говорил о мнении своего дяди уважительно.

– Значит, ты решил не принимать близко к сердцу людскую молву?

– Точно.

– Как? – спросила я, подаваясь вперед. Меня охватило искреннее любопытство и надежда, что Эллиотт откроет мне волшебный секрет, с помощью которого я, наконец, избавлюсь от нападок Пресли и ее подружек.

– О, я злюсь. Ужасно раздражает, когда люди говорят мне, что их прапрабабушка была принцессой племени чероки. Или эта идиотская шутка, якобы родители назвали меня именем того, кого увидели первым, выйдя из вигвама. Я быстро закипаю, когда меня называют вождем, когда вижу людей в головных уборах с перьями, которые они надевают просто забавы ради. Но дядя говорит, что к таким людям следует относиться с состраданием и либо просвещать их, либо позволить им и дальше пребывать в неведении. Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.

– Ты поэтому бил кулаком по дереву?

Эллиотт опустил глаза, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что сказать.

– Меня многое беспокоит, – пробормотала я, откидываясь на спинку сиденья. Посмотрела на клонов, одетых в короткие джинсовые шорты и блузки в цветочек, купленные в одном магазине, но разных оттенков.

Папа старался, чтобы у меня были правильная одежда и правильный рюкзак, но мамочка замечала, что с каждым годом все больше моих школьных друзей прекращали со мной общаться. Она начала гадать, что мы сделали не так, и постепенно я тоже стала задаваться этим вопросом.

Истина же состояла в том, что я ненавидела Пресли за то, что та ненавидела меня. Мне не хватало смелости признаться мамочке, что я никогда не впишусь в компанию одноклассниц. Мне недоставало подлости, чтобы ужиться в этом городке с этими ограниченными девицами. Далеко не сразу я осознала, что не хочу вливаться в это общество, но в пятнадцать лет мне часто казалось, что лучше уж такая компания, чем вовсе никакой. Папа не мог оставаться моим лучшим другом вечно.

Я откусила кусочек апельсинового шербета.

– Перестань, – сказал Эллиотт.

– Что перестать? – спросила я, чувствуя, как холодная сладкая масса тает у меня на языке.

– Перестань смотреть на них так, словно хочешь сидеть рядом с ними. Ты выше этого.

Я усмехнулась.

– Думаешь, я этого не знаю?

Эллиотт сглотнул и промолчал.

– Итак, расскажи свою историю, – предложила я.

– Мои родители уезжают в отпуск на шесть недель, будут ходить на психотерапию для семейных пар, страдающих от разногласий. Последняя попытка спасти их отношения, я полагаю.

– Что случится, если они потерпят неудачу?

Эллиотт взял со стола салфетку.

– Не уверен. Мама говорила, что в крайнем случае мы с ней можем переехать жить сюда, но с тех пор прошло уже два года.

– Из-за чего они ссорятся?

Он вздохнул.

– Папа пьет. Не выносит мусор. Мама его пилит. Она слишком много времени проводит в «Фейсбуке». Отец говорит, что пьет потому, что мама его игнорирует. Мама говорит, что проводит все время в «Фейсбуке», потому что папа с ней не разговаривает. В сущности, они находят самые глупые поводы, какие только можно себе представить, раздувают маленькое разногласие до громкого скандала и весь день ругаются, пока не появится новый повод для ссоры. А теперь, когда он потерял работу… снова… все станет еще хуже. Психолог говорит, что папе нужно быть жертвой, а маме нравится принижать его мужественность, что бы это ни значило.

– Это они тебе сказали?

– Они не стремятся выяснять отношения за закрытыми дверями.

– Отстой. Извини.

– Не знаю, – проговорил Эллиотт, глядя на меня, и поправил очки. – Все не так уж и плохо.

Я сгорбилась.

– Наверное, нам стоит… ммм… нам лучше уйти.

Эллиотт встал и подождал, пока я выйду из-за стола. Я пошла к выходу, а Эллиотт следовал за мной, так что я не знала, заметил ли он, как Пресли и ее клоны перешептываются и хихикают, прикрывая рты ладонями.

Когда он остановился возле мусорного ведра, стоявшего возле их столика, я поняла: он заметил.

– Что смешного? – спросил он.

Я дернула его за футболку и взглядом показала на дверь, призывая поскорее уйти.

Пресли распрямила плечи и вздернула подбородок, довольная, что на нее обратили внимание.

– Просто Кит Кат так мило ворковала со своим ухажером. Это так смешно. Ты очень трогательно стараешься не задеть ее чувства. В смысле… должна признать, вы двое очень забавно выглядите.

Эллиотт подошел к их столику, и хихиканье смолкло. Он постучал по деревянной столешнице и вздохнул.

– Знаешь, почему ты никогда не перерастешь детское желание портить всем окружающим настроение ради возможности почувствовать себя лучше, Пресли?

Она прищурилась и наблюдала за Эллиоттом, как змея, готовая в любую секунду броситься.

Он продолжал:

– Потому что принижая других, ты временно испытываешь удовольствие, ненадолго успокаиваешься. Ты никогда не прекратишь, потому что это единственная радость в твоей грустной, глупой жизни, вращающейся вокруг маникюра и причесок. Твои подруги? Ты им не нравишься. Ты никогда никому не понравишься, потому что ты сама себя не любишь. Поэтому всякий раз, когда ты будешь обижать Кэтрин, она будет об этом помнить. Она будет знать, почему ты делаешь это, и твои подружки тоже об этом не забудут. Ты и сама знаешь, что, поступая так, пытаешься заполнить пустоту внутри себя. Чем больше ты оскорбляешь Кэтрин, тем яснее окружающие понимают, что ты за пустышка, – он поочередно посмотрел в глаза клонам, а потом его взгляд остановился на Пресли. – Наслаждайтесь жизнью, которую заслуживаете.

Он повернулся к двери, открыл ее и жестом предложил мне выйти. Мы пересекли парковку, петляя между машинами, и направились обратно на нашу улицу. Фонари освещали мостовую, на их свет слетались комары и мошки. В тишине звук наших шагов казался громче и четче обычного.

– Это было… – я помедлила, подыскивая подходящее слово. – Бесподобно. Я бы никогда не смогла так отчитать человека.

– Ну, я здесь не живу, так что мне проще. К тому же эта тирада не полностью моя.

– Что ты имеешь в виду?

– Это из фильма «Двоечники»[4]. Только не говори, что не смотрела его в детстве.

Я потрясенно уставилась на него, потом рассмеялась.

– Фильм, вышедший, когда нам было по восемь лет?

– Я смотрел его каждый день на протяжении полутора лет.

Я хихикнула.

– Ух ты. Надо же, а я его не видела.

– Удачно, что Пресли его не смотрела. В противном случае мой монолог не вызвал бы такого убойного эффекта.

Я снова расхохоталась, и на этот раз Эллиотт последовал моему примеру. Когда мы отсмеялись, он слегка толкнул меня локтем в бок.

– А у тебя правда есть парень из другого города?

Я порадовалась, что на улице темно: все мое лицо словно охватило пламя.

– Нет.

– Рад это слышать, – он улыбнулся от уха до уха.

– Я как-то раз сказала это еще в средней школе, чтобы они от меня отстали.

Эллиотт остановился и посмотрел на меня сверху вниз, весело улыбаясь.

– Полагаю, это не сработало?

Я покачала головой. В памяти живо всплыли все оскорбления и насмешки, которыми осыпали меня одноклассницы, словно открылась уже почти затянувшаяся рана.

Эллиотт фыркнул и дотронулся до кончика носа ободранной костяшкой пальца.

– Разве тебе не больно? – спросила я.

Эллиотт перестал улыбаться. Где-то вдалеке низким голосом завыла собака, пощелкивал кондиционер, заурчал мотор автомобиля. Вероятно, кто-то из старшеклассников возвращался домой по Мейн-стрит. В окутавшей нас тишине стало видно, что свет в глазах Эллиотта погас.

– Прости, это не мое дело.

– Почему не твое?

Я пожала плечами и зашагала дальше.

– Не знаю. Наверное, это личное.