Я похлопал по висевшей у меня на плече сумке.

– Конечно.

– Ты сделал сотни фотографий травы, воды в Глубоком ручье, качелей, горки, деревьев и железнодорожных рельсов. Мы немного говорили о твоих родителях и довольно много о моих, а еще о Пресли, ее клонах, о футболе, о наших мечтах про университеты и о том, где мы хотим быть через пять лет. Каков наш сегодняшний план? – спросила она.

Я широко улыбнулся.

– Ты.

– Я?

– Собирается дождь. Я подумал, мы останемся в доме.

– Здесь? – спросила Кэтрин.

Я встал и протянул ей руку. Если ждать, пока это сделает она, я рискую остаться ни с чем.

– Идем со мной.

– Что? Хочешь сделать пару снимков? Вообще-то я не люблю, когда меня фотографируют.

Она не взяла меня за руку, так что я сжал кулак и сунул его в карман, надеясь, что не умру от смущения.

– Сегодня никаких фотографий. Я хотел кое-что тебе показать.

– Что именно?

– Самую прекрасную вещь, которую я когда-либо запечатлял на камеру.

Кэтрин вышла за ворота вслед за мной, и мы пошли по улице к дому моих тети и дяди. Сегодня мы впервые пошли куда-то в приличном виде, не взмокнув от пота.

В доме тети Ли пахло свежей краской и дешевым освежителем воздуха. Свежие следы от пылесоса на ковре рассказывали короткую историю занятой домохозяйки, не обремененной детьми. Нарисованный на стене плющ и плед на диване царили в интерьере еще с 1991 года, но тетя Ли гордилась своим домом и тратила несколько часов в день на поддержание идеальной чистоты.

Кэтрин потянулась к висящей на стене картине, изображавшей индианку: женщину с длинными темными волосами, в которые было воткнуто перо. Она остановилась, когда ее пальцы почти коснулись холста.

– Ты это хотел мне показать?

– Картина красивая, но я привел тебя сюда не ради нее.

– Она такая… грациозная. И такая потерянная. Не просто красивая, а… глядя на нее, хочется плакать.

Я улыбнулся, наблюдая, как Кэтрин благоговейно взирает на картину.

– Это моя мать.

– Твоя мать? Она просто потрясающая.

– Тетя Ли ее нарисовала.

– Ух ты, – протянула Кэтрин, рассматривая висящие на стене картины, написанные одной и той же рукой. Пейзажи и люди – все казалось настоящим, словно ветер вот-вот шевельнет нарисованную траву или темные пряди волос, ниспадающие на бронзовые плечи. – Это все ее работы?

Я кивнул.

В пустой комнате работал висевший высоко на стене плоский телевизор. Передавали новости.

– Твоя тетя на работе? – спросила Кэтрин.

– Она оставляет телевизор включенным, когда уходит. Говорит, так потенциальные грабители подумают, что в доме кто-то есть.

– Какие грабители? – спросила Кэтрин.

Я пожал плечами.

– Понятия не имею. Наверное, любые.

Мы прошли мимо телевизора по темному коридору и оказались перед коричневой дверью с медной ручкой. Я открыл дверь. Изнутри пахнуло едва уловимым душком плесени, и Кэтрин помрачнела.

– Что там, внизу? – спросила она, вглядываясь в темноту.

– Моя комната.

Раздался дробный перестук – что-то стучало по крыше. Я обернулся, посмотрел в окно и увидел, что на траву падают и подскакивают градины размером с горошину. С каждым мгновением градины становились все крупнее, и вот на землю упал кусочек льда размером с половину долларовой банкноты, расколовшись на несколько частей. Все это длилось несколько секунд, а потом град прекратился, словно все это мне померещилось.

Кэтрин снова повернулась к темному дверному проему. Мне показалось, она страшно нервничает.

– Ты спишь там, внизу?

– По большей части. Хочешь посмотреть?

Она сглотнула.

– Иди ты первым.

Я фыркнул.

– Трусишка.

Громко топая, я спустился по лестнице и на ощупь нашел шнурок. Дернув за него, можно было включить единственную в подвале лампочку, висевшую под потолком.

– Эллиотт? – позвала оставшаяся в коридоре Кэтрин.

От звука ее голоса, вдруг ставшего очень высоким и нервным, у меня внутри что-то щелкнуло. Мне хотелось лишь одного: чтобы рядом со мной она чувствовала себя в безопасности.

– Подожди секунду, сейчас я включу свет.

Выключатель щелкнул, и висевшая под потолком лампочка осветила подвал.

Кэтрин медленно спустилась по лестнице и оглядела большой зеленый ковер, лежавший на бетонном полу.

– Он уродский, но это лучше, чем, встав с кровати поутру, наступать на холодный пол, – пояснил я.

Кэтрин медленно поворачивалась на месте, рассматривая двухместный диванчик, телевизор, письменный стол, стоящий на нем компьютер и свернутый матрас, на котором я спал.

– А где твоя кровать? – спросила она наконец.

Я указал на матрас.

– На ночь я его раскладываю.

– Он выглядит недостаточно длинным.

– Он и впрямь коротковат, – просто ответил я, доставая из сумки фотоаппарат и доставая из него карту памяти. Я присел на пластиковый стул, который дядя Джон купил специально, чтобы мне было на чем сидеть перед компьютером (раньше он стоял на столе, который тетя Ли нашла на обочине дороги), и вставил крошечный пластиковый квадратик в разъем.

– Эллиотт?

– Мне только нужно выгрузить новое.

Я несколько раз щелкнул мышкой, а потом вдруг раздался отдаленный пронзительный вой. Я замер.

– Что это?

– Это сирена, предупреждающая о торнадо? – проговорил я.

Затем я вскочил, схватил Кэтрин за руку и потащил к лестнице. Звук шел из телевизора. На экране метеоролог стоял перед картой, густо расцвеченной зелеными и красными точками. Во всем штате было объявлено штормовое предупреждение, буря должна была обрушиться на нас с минуты на минуту.

– Эллиотт, – сказала Кэтрин, крепче сжимая мою руку, – мне лучше пойти домой, пока не разразился шторм.

Небо за окном чернело на глазах.

– Не думаю, что это хорошая идея. Лучше тебе переждать непогоду здесь.

Маленькая карта Оклахомы, разделенная на районы, притулилась в правой верхней части плоского экрана и светилась, как рождественская елка. В нижней части экрана бегущая строка анонсировала названия одного города за другим.

Метеоролог тыкал указкой в наш район и произносил слова вроде «угроза внезапного наводнения» и «немедленно принять меры предосторожности».

Мы разом повернулись к окну и увидели, как невидимая сила гнет деревья и срывает с них листья. Полыхнула молния, и на миг наши тени появились на стене напротив окна, точно между двумя мягкими кожаными креслами. Над Дубовым ручьем грянул раскат грома, и снова пошел град. По крыше застучал дождь, канавы вдоль дома мгновенно наполнились водой, и она начала выплескиваться на газон. Улицы превратились в бушующие реки, по ним будто мчались потоки кипящего шоколадного молока, и вскоре переполненные водостоки начали извергать воду обратно на мостовую.

Метеоролог умолял зрителей воздержаться от поездок на машинах во время дождя. За окном завывал ветер, по стеклу лупили дождевые капли.

– Мой папа сейчас снаружи, возможно, он ведет машину. Можно одолжить твой телефон? – попросила Кэтрин.

Я протянул ей свой мобильный, предварительно разблокировав его. Кэтрин нахмурилась: вместо ответа в телефоне ее отца включилась голосовая почта.

– Папа? Это Кэтрин. Звоню с телефона Эллиотта. Я в его доме, в безопасности. Позвони мне, когда сможешь, чтобы я знала, что с тобой все в порядке. Номер Эллиотта, – она посмотрела на меня, и я одними губами стал произносить цифры. – Три, шесть, три, пять, один, восемь, пять. Перезвони мне, хорошо? Я волнуюсь. Люблю тебя.

Она вернула мне телефон, и я запихнул его в карман.

Кэтрин вцепилась в мою рубашку и прижалась щекой к моему плечу. Я ощутил себя супергероем.

Она посмотрела на меня снизу вверх, и мой взгляд упал на ее губы. Нижняя была полнее верхней, и на долю секунды я представил, что наклоняюсь и целую ее.

Кэтрин закрыла глаза, и я тоже зажмурился, но прежде чем я успел ее поцеловать, она прошептала:

– Эллиотт?

– Да? – ответил я, замирая.