Так и пролетело время Таниного вдовства, и старость уже неизбежно шла с ней рука об руку. Дочери давно были замужем, а теперь подрастали и внуки. В последние годы Таня очень сильно болела. Сказывались тяжелые годы «врагов народа», непомерные физические нагрузки и переживания отразились на сердечной деятельности. Но она по-прежнему любила садить огород, выращивала очень хороший урожай огурцов и помидоров, иногда ходила на базар продать овощи, но больше для того, чтобы просто посидеть рядом с такими же, как она старушками. Многие из них были схожими с ней судьбами, и это как-то сближало, роднило. Торговля ее шла легко, так как овощи быстро раскупались и она, потихоньку, взяв свою тросточку, ковыляла до дому. Она уже не терзалась своими воспоминаниями, с годами боль притуплялась, и только в глубине глаз временами мелькал все тот же горький непрошеный лунный свет.

Татьяна умерла в ночь на Рождество. Дочери были с ней рядом, но она не могла уже говорить, а только смотрела глазами на родные и дорогие ее сердцу близких ей людей. У нее было спокойно на душе, потому что ее принимал тот мир, в котором находился ее незабвенный Федор…

…Память – это зов крови, она передается по наследству и остается в фотографиях, письмах, разговорах, воспоминаниях и архивах. От села Пивовариха, всего в трех километрах, находится мемориал жертв политических репрессий. Он был обнаружен в 1989 году. Внучка и правнук осторожно входят в ограду кладбища, и сразу в глаза бросается большой стенд с надписью: «Лес этот – бывшая спец-зона ГБ УНКВД. По всей площади, во рвах-накопителях, в отдельных ямах, сотнями, десятками и по одиночке покоятся останки родных и близких нам людей. Сегодня у них единственный друг – деревья, да зеленый ковер из трав и цветов. Берегите их друзей, не тревожьте покой невинно убиенных». У внучки в руках живые белые хризантемы, а слезы просто наворачиваются на глаза, здесь невозможно идти просто так, здесь сама атмосфера проходит сквозь сердце. И в то же время, как гора скатывается с плеч, наконец-то найдено место, где был захоронен и их дед Федор. Пусть в братской могиле, но здесь, об этом сообщили её сыну в ФСБ по Иркутской области во время ознакомления с уголовным делом прадеда. Они проходят дальше по дорожкам, ведущим к расстрельным рвам. Хочется немного подняться над землей, чтобы не потревожить безвинно убитых людей, но надо дойти до Стены Скорби, чтобы возложить цветы и отдать дань памяти погибшим. И вот белые хризантемы покорно ложатся к подножию бетонной стены. С нее смотрят сотни фотографий, некоторые места зияют пустотой, их нужно заполнить именами тех, кто здесь погиб. Теперь остается только сделать именную табличку, ведь здесь последнее пристанище их деда. Они, молча, стоят у этой Стены. Здесь нет слов, не хочется ни о чем говорить. Все время стоит комок в горле. А безответная надпись на Стене вопрошает: «За что?»

А кто сможет на это ответить? История? Историю творят люди, а не звери. А, может быть, это было время в зверином обличии? Только хочется, чтобы это стало уроком для многих поколений, таким уроком, после которого нельзя совершить ошибку, потому что он уже пройден…

Уходили с кладбища осторожно, обходя страшные рвы с беспредельно замученными перед смертью людьми. В душе растекалась простая человеческая жалость с саднящей болью, но они чувствовали, что отвоевали у времени память на поклонение своим предкам.

Большая ель, стоящая перед входом у самых ворот, как страж, скорбно склоняет свои ветки. Лунный свет и лес навсегда останутся немыми «свидетелями» преступлений тех страшных и поистине безбожных лет.

Женщина шла торопливо по осенней, уже прикрытой листвой, земле. От быстрых шагов листья шевелились, источая терпкий запах лежалой влажности с примесью пряных трав. Она с удовольствие загребала их ногами и чему-то тихонько улыбалась. В её правой руке болталась небольшая авоська с батоном и двумя бутылками молока. Свободной рукой, поправляя выпадающую прядку волос из-под платка, и, слегка поеживаясь от прохладного воздуха, она пыталась получше укутать легким шарфом приоткрытое горло. Было не похоже, что несколько месяцев назад она отметила свое пятидесятилетие. Легкая походка все еще сохранялась, и только плавность и размеренность движений выдавали ее возраст. Она спешила к дочери и внукам, которые недавно переехали в новый дом. Мысли перескакивали с одной на другую, и в целом были позитивными, несмотря на проблемы перестроечного времени. Проходя по небольшому проулку, все еще в думах, она не заметила, как ей прямо под ноги выкатился маленький рыже-огненный щенок. Он побежал рядом с ней, виляя ярким хвостом, пытаясь ухватить из авоськи кусок батона. Она почему-то обрадовалась щенку, отломила изрядный ломоть и с ладони накормила приблудыша. Потом посмотрела по сторонам, недоумевая, откуда он мог появиться? Никто нигде не выходил, не звал собаку, не выглядывал в окна, и она пошла дальше, надеясь, что щенок сам вернется домой. Но чем дальше шла она, тем ближе щенок держался у ее ног, то забегая вперед, то тоненько потявкивая, то пытался обнюхать резиновые боты. С ним было так весело идти, да и сам он напоминал кусочек солнца среди осеннего дня. Она внимательно вглядывалась в него, определяя его породу. Похоже, щенок был помесью лайки и колли. Загривок у него был длинный и вздыбленный, уши стояли торчком, а нос был вытянутым. Больше всего ей нравились его сливовые глаза. На вид ему было, примерно, месяца два-три, и скорее всего он должен был вырасти в большую собаку. Они уже шли по набережной, приближаясь к дому, щенок бодро бежал рядом, не отставая, как бы признавая в ней хозяйку. Ей подумалось, что же делать с ним дальше? Как встретит дочь, если я приведу в дом собаку? Старшему внуку было уже восемь лет, а три года назад у нее родилась внучка. Совсем недавно ее проводили на пенсию, и теперь она могла свободно помогать дочери по хозяйству и присматривать за детьми. Ну вот, наконец, показались знакомые окна с ярко-малиновыми и белыми геранями.

Новый дом был небольшой, но добротный. Ворота были выкрашены голубой краской и от этого сразу выделялись среди серой улицы. Она легко открыла калитку и впустила щенка во двор. Около дровяника Тая развешивала белье, неподалеку от нее крутилась маленькая Рита, укачивая в игрушечной коляске куклу. Они обе обернулась на скрип калитки, а щенок уже со всех ног бежал к удивленной девочке. Тая и сказать ничего не успела, как он лапами встал на коляску и облизал изумленной Рите лицо и руки, а потом стал прыгать вокруг нее, как бы приглашая в игру. Обе женщины смотрели друг на друга, и одной из них нужно было принимать решение. Тая заговорила:

– Мам, ну где же ты такого рыжего нашла, как огонь в печи! Вулкан, да и только!

– Вот Вулканом и назовите. Приблудился сам, не знаю, откуда взялся, а может быть и сам убежал. До самого дома за мной шел. А мне, сама понимаешь, держать собаку негде. Куда ж его теперь? Видишь, какой ласковый, накормить бы надо. А вечером Витя придет, будку смастерит и утеплит, а то зима скоро.

– Вечно, мама, ты с приключениями. В прошлый раз Черныша принесла, вон уже пятый год с подоконников не слазит. Теперь вот собака, а ее тоже чем-то кормить надо. Вите, уже который месяц на работе денег не дают, да и я недавно на работу вышла, но и у нас задержки с зарплатой тоже. Не знаю, что делать?

Щенок, как будто понимал, что решается его судьба. Он подбежал к крыльцу и улегся на первой ступеньке, а голову положил на лапы. Его сливовые глаза были влажными и жалобными. Маленькая Рита подбежала к бабушке, и сразу же оказалась у нее на руках. Все вместе они смотрели на Таю, ждали ее решения. Она доразвешала белье, взяла таз и пошла в дом. Проходя мимо щенка, она нагнулась к нему и погладила по голове, сразу ощутив на руке шершавость мокрого языка:

– Ишь ты, Вулкан, значит будешь?

– Вуйкан, Вуйкан! – радостно закричала Рита и захлопала в ладоши.