Мельком Коля подумал, что вечером ему, возможно, придется тащить Боброву на себе, как на днях Лапшенникова, но отогнал такие мысли. Гулять так гулять. Душа должна быть свободна. Что может этому помешать? Семьдесят пять килограммов поэтессы Бобровой? Конечно, нет. Донести бесчувственное тело до общаги не так уж сложно, Коля это и до Лапшенникова делал, и ничего, не надорвался. Правда, Боброва не жила в общежитие, а где-то снимала, но появлялась у однокурсников часто, и если так уж сложится вечер, Коля без труда найдет комнату, где она могла бы переночевать.

Он посмотрел на Ирину другим взглядом. И на сей раз не увидел ни толстых щек, ни светлых редких, выщипанных в ниточку бровей, ни прыщика на носу. Только ямочки возле уголков губ и удивительный, словно прозрачный, светло-зеленый цвет глаз.

Пока девушка за стойкой разливала для них водку, они смотрели друг на друга, и Коля думал, что вот еще чуть, и можно будет сказать точно, что ромашка Ирку обманула. Но он всегда был реалистом и потому понимал – это экспромт, всего лишь, не более того, ослепительный миг, а завтра все забудется. Вот только она не забудет. Девушки романтичны и доверчивы, такова уж их природа.

Мысли Колины были гадки. Он сам чувствовал, что не надо думать о каком-то там «завтра», которое и наступит ли – неизвестно. Надо жить сейчас, как говорит Портнов, чтобы секунда совпадала с секундой, а не растягивалась и не уменьшалась, в этом гармония.

Он почти упустил уже со всем этим препарированием собственной души тот импульс, потянувший его к Бобровой. Она все смотрела на него, он же начал отводить взгляд. Да к тому же вспомнил некстати, что никогда еще не пил за счет дамы. Впрочем, финансовый вопрос решался просто: завтра Коля намеревался сходить в журнал, получить гонорар за статью и рассчитаться с Ириной за прекрасное сегодня…

И тут девушка за стойкой на полную громкость включила магнитофон; первые же слова – «а не спеть ли мне песню о любви…» – совпали с Колиным настроем; импульс вспыхнул с новой силой, так что Колю даже передернуло от нахлынувшего счастья, невесть откуда взявшегося; девушка принесла пельмени и водку в граненых стаканах. Боброва что-то сказала. Из-за музыки Коля не расслышал. Тогда она подняла стакан, кивнула Коле и отпила несколько больших глотков.

«Не слабо», – подумал Коля и выпил все до дна. Гулять так гулять. Он ощущал в себе столько освобожденных сил, что не сомневался – сегодня можно не сдерживать себя и не считать граммы. Все будет окей, или хоккей, как говорит все тот же Портнов.

Пельмени были вкусными. Обе тарелки опустели за несколько минут. Боброва, перекрикивая музыку, подозвала официантку и заказала еще.

Когда девушка принесла две порции, Ирина вилкой перебросила из своей тарелки в Колину половину пельменей. Коля засмеялся, покачал головой и вывалил ей почти все, оставив себе пять штук. Он не хотел больше есть. Для того, чтобы оказаться сейчас на седьмом небе, ему требовалось только, чтобы музыка играла чуть тише, водки на столе было чуть больше, а день был чуть длиннее.

Ирина накрыла его руку своей ладонью и тут же убрала ее, смутившись. Это мимолетное прикосновение Колю обожгло. Так никогда не было с Надей. И с Аллой, в которую он был серьезно влюблен с восьмого класса вплоть до школьного выпускного вечера. А с Бобровой, некрасивой, далекой от него, чужой и странной, случилось.

Она больше не смотрела на него. Склонившись над своей тарелкой, она уминала пельмени, щеки ее смешно двигались. Коля улыбнулся. Сама того не заметив, Ира съела все, и сейчас возила вилкой по пустой тарелке.

Музыку сделали тише. Посетителей прибавилось. Они разбрелись по кабинкам, и теперь вместе с девушкой в форменном платье по рюмочной ходила хмурая уборщица, протирала столы грязной тряпкой.

– Сервис, – сказал Коля, пытаясь отвлечь Ирину от грустных мыслей.

Она не стала ломаться. Подняла глаза. Взяла стакан.

У Коли на языке вертелся глупый тост. Он не стал его произносить, не желая испортить то, что возникло. А возникло многое. Ирина смотрела на него в упор, словно гипнотизировала. Он не отводил взгляда. Уже незачем было – все началось, и нисколько не стесняло, не пугало. Ее, видимо, тоже. Они вдвоем, одновременно, перешли некую грань, за которой существовал другой мир. «Любовь», – с усмешкой назвал его про себя Коля. «Любовь», – глазами подтвердила Ирина. «Нет, – ответил Коля. – Не любовь. Это кое-что другое».

Да, это называлось иначе. Коле стало жарко. Он вытер ладонью пот со лба и тоже поднял стакан. Они выпили, не отводя глаз друг от друга. У Коли мелькнула противная мысль, что такое должно было быть у него хотя бы с Надей, но не с Бобровой же. На миг он увидел и толстые щеки, и мышиного цвета волосы, но, как нечаянный глюк, это сразу прошло.

Неслышно подошла официантка, поставила на стол графин с водкой и чистые стаканы.

Коля наощупь нашел в кармане пачку «Явы», достал ее, вытянул сигарету и закурил. Руки его немного дрожали. Так с ним бывало и прежде, когда он приближался, например, к Наде и слушал ее учащенное дыхание, и сам начинал дышать так же, а потом касался губами ее губ, а потом происходило и все остальное, о чем Коля вспоминать не любил, потому что по складу своему все-таки был пуританин.

В горле стало сухо, он закашлялся, взял стакан и допил водку. Сбоку мелькнуло форменное платье – официантка забрала пустые тарелки и снова исчезла. Музыка звучала как будто издалека, но казалось, что она была везде, проникала в душу через все поры и сердце от этого билось сильно, гулко, прерывисто.

Ирина словно услышала этот нервный стук. Брови ее дрогнули, и ресницы стали влажными. Ее расширенные зрачки, черные, горячие, придавали всему облику одухотворенность и, как ни удивительно, красоту. Так и было – хотя лица ее Коля не видел, зато в ее глазах мог отлично рассмотреть себя самого, и по выражению собственного лица и собственного взгляда понимал, насколько Ирина красива сейчас.

Пепел с его сигареты падал на стол. Он ничего не замечал, кроме этих глаз напротив. Он плавился в них и готов был раствориться, принести себя в жертву, если бы только знал, чему или какому идолу. (Но даже в эти – возвышенные – мгновения Коля анализировал ситуацию, хоть это и получалось как-то отвлеченно, урывками. Так, он подумал, что пока не имеет кумира, а посвящать себя Бобровой не намерен ни при каких условиях. И еще: что все это низко, как сама мысль, так и вывод насчет Бобровой. И уже совсем мимолетно: что и это тоже вздор, и можно без особых угрызений совести за такую низость себя великодушно простить. Мало ли в жизни делаешь ошибок?.. Однако стать жертвой все же очень хотелось.)

Мурашки пробежали по спине, по рукам. Коля почувствовал сильный жар, градусов до сорока, причем не по всему телу, а лишь в некоторых местах, и от этого ему было немного стеснительно, но зато очень, очень приятно. Голова стала пустой, легкой и большой как воздушный шарик. Сердце подергалось судорожно и свалилось вниз, в самое пекло, и оттуда сейчас сигнализировало тревожно, пуская по венам ток: пять-четыре-три-два-один…

Вдруг Ирина глубоко вздохнула, и он понял, что уже весь был с ней и в ней. Он ощутил это ярко и коротко, напрягся на миг и – резко расслабился.

И музыка грянула во всю мощь.

Коля скривился. Наваждение прошло. Боброва откинулась назад, опустила наконец глаза, налила себе водки. От ее ладони на графине остался мокрый след. Коля растер его пальцем и налил себе тоже.

– Со знакомством, – цинично сказала Боброва, приподнимая стакан.

Коля кивнул, выпил. Лицо его горело. Он прислонил холодный от водки стакан сначала к одной щеке, затем к другой. Ирины он не стеснялся, она улыбалась ему как обычно, а вот официантка, проходя по залу, посмотрела на них обоих насмешливо, будто наблюдала за процессом от и до. А может, и наблюдала. Коля пожал плечами и отвернулся. Он устал, ломота в спине раздражала, как напоминание о грехопадении. Сказав Бобровой, что сейчас вернется, он пошел в туалет.