Хулиган растерялся: первый раз в жизни извиняться пришел, а не получается. Ничего, успокоил его Поросьян, сейчас все будет нормально. Подошел к постели, хулигана подвел, рядышком поставил и разбудил спящего.

– Ты меня извини, – чуть смущенно, но вполне убедительно говорит хулиган, – Я не прав был!

А тот вскочил и спросонья в драку полез. Хулиган ему опять морду набил, уже по серьезному, обозвал обескураженного таким разворотом событий Поросьяна непечатно и ушел. Сам ушел, а вот Поросьяна сбежавшиеся на шум гости, из тех, кто допоздна засиживается, выгнали с треском. И, что интересно, тоже обозвали непечатно.

Короче, нам с Кузей пришлось вначале растаскивать своих, причем Поросьян все-таки успел получить по репе и требовал категорической сатисфакции.  Потом пришло время объясняться с побеспокоенными соседями – в результате хоть по разу, но попало всем, хотя в целом счет был явно в нашу пользу. Оторвавшись от погони, вся компания побрела по бульвару, горланя песни и горячо обсуждая насущные проблемы. Там еще в ходе разговора какая-то фраза прозвучала, неясная и неопределенная, даже кто произнес ее, я не помнил, но скрытый смысл в ней определенно был. Но никак я не мог поймать фразу эту, к тому же вскоре компания распалась, и народ двинулся по домам.

А может оно и к лучшему – по делу все равно основные вопросы обговорили, а ни о чем сопли жевать, что бы потом на последнее метро бежать, теряя тапки, смысла и удовольствия мало. И только когда я остался один, заветные слова не без ехидства всплыли в засыпающем мозгу: «Если кто прирос к чему, к месту или делу какому, ни в какую ничего менять не хочет, тут скорей всего интерес личный есть, тут простой привычки мало…» – это Кузя сказал про какого-то корешка своего, в крысятничестве подозреваемого, в левых каких-то раскладах. Но чем эта фраза показалось мне интересной, я так и не понял…

Глава 6

На следующий день я получил два почти одинаковых, но совершенно несовместимых предложения: Беркшир приглашал поучаствовать в создании плана Дома на основе сделанных измерений, говорил что-то про пиво, но по легкой неуверенности скользнувшей в голосе я догадался, что финского баночного у него больше нет. Говорил он, конечно, убедительно, но в каждом слове просто сквозило сильное желание навесить на меня всю черновую работу по расчетам и черчению. Сам он при этом взял бы на свои плечи тяжелое бремя общего руководства процессом. Ну, может, еще пиво подносить и разливать.

С другой стороны, Поросьян, между делом, как будто случайно, обмолвился о походе в библиотеку к той самой знаменитой Таньке и предположил, что полную информацию с большей вероятностью удастся получить в случае комплексного подхода, то есть если работать вдвоем. И хотя я сразу понял, что ему просто не охота в одиночку копаться в книгах, это предложение мне понравилось больше. Тем более, что Поросьян обязательно чего-нибудь притащит для разогрева. Примерно так оно и вышло.

Пока Поросьян с Танькой зачем-то (???) заперлись в отдаленной темной кладовке, я копался в каталоге, стоя по ходу дела на стреме и потихоньку посасывая принесенное любвеобильным Поросьяном полусладкое шампанское. В принципе получилось вполне симпатично – сидишь себе, карточки перебираешь, слова разные читаешь знакомые, как горло пересохло – осмотрелся, нагнулся, из—за ножки стола пузырек вытащил, хлебнул незаметно, обратно поставил. Таньку никто не искал, если не считать какого-то наглого типа с показавшимся мне немного знакомым голосом – впрочем, я его не видел, а только слышал краем уха, как он без приглашения вперся прямо в служебное помещения и стал допытываться где Татьяна. Но мое вмешательство не потребовалось: одна из сотрудниц библиотеки довольно строго сказала, что Татьяны сейчас нет – вышла по делам, и тип отвалил, злобно хлопнув дверью. Так что дежурство мое прошло в целом спокойно…

Но обнаружить хоть что-то относящееся к делу не удалось, да я, честно говоря, и не представлял, что именно надо искать, и когда ближе к обеду появился Поросьян с подругой, похвастаться было нечем. Так я им и сказал. Поросьян повозмущался, что я так бездарно использовал предоставленные мне время и возможности, предоставленные, между прочим, благодаря его значительным усилиям, он многозначительно приобнял Таньку, оказавшуюся действительно вполне симпатичной, и полез за шампанским. Вот тут-то его возмущение стало неподдельным, как говорится, такое не сыграешь, поскольку шампанское я выпил. И, как мне кажется, вполне законно – ему досталась женщина, а мне вино. Чего ж тут возмущаться? Вокруг в ожидании представления потихоньку стал собираться народ, в том числе и академики, даже заведующая заглянула на шум – Поросьян разошелся не на шутку, да и мне как-то обидно стало. Сидел бы с Беркширом сейчас и план рисовал в свое удовольствие!

И тут Танька проявила себя в высшей степени разумно: первым делом она ограничила круг участников конфликта, мягко переместив нас из общей залы в служебное помещение, затем плотно закрыла дверь, рассадила нас по разным концам стола и предложила свою помощь в плане поиска искомых первоисточников. Мне оставалось только мысленно ей поаплодировать, а Поросьян даже подмигнул мне – смотри, мол, какой кадр!

Дело пошло на лад, когда до Таньки дошло, что нам надо всего лишь узнать кто жил в определенном доме, а Поросьян именно так поставил задачу – в конце концов, может он выбрать для своего реферата конкретное место без объяснения причин? «Вполне», – ответила Танька и притащила старую, потертую на сгибах и дырявую на углах карту Москвы начала века. До чего же интересно было ее изучать! Даже просто рассматривать.

Там, где на карте роилось великое множество переулочков, улочек и названий, теперь равнодушно пролегли широкие проспекты. Легкая грусть об утраченном безвозвратно внезапно охватила меня. А ведь это была всего лишь карта – простой лист бумаги! Я попытался мысленно пройтись по тем булыжным и деревянным мостовым, а где и грязь помесить после дождя, увидеть разнокалиберные дома – каменные и деревянные, покосившиеся и роскошные, высокие и низкие… Таким домам даже номера не нужны – у каждого свое особенное лицо и обрамление: где палисадник с цветущей сиренью, где забор высоченный с цепными псами, а где окна прямо на улицу распахнуты – только занавески белые по ветру трепещут…

 И все это многообразие равнодушно пустили под бульдозер, смели с лица земли. Живую ткань города рассекли безликие магистрали: уже не улицы, каждая со своим особым лицом и духом, не похожие одна на другую, а так – одинаковые, как две бутылки портвейна, направления движения в обоих направлениях… Я в принципе хорошо представляю карту современной Москвы, поскольку давно живу здесь и на месте не сижу, но попытка привязать к изображенной на карте Москве нынешнюю ее структуру не всегда удавалась с первого раза. Слишком радикальные изменения случились за прошедшие сто лет!

 Особенно по окраинам, тогдашним окраинам, где извилистые узкие дороги со знакомыми названиями неспешно ползли от одной деревеньки к другой, минуя кольцо пограничных монастырей когда-то защищавших город от вражеских набегов, загородные дома знати, поля, леса и огороды. А еще там были реки, речушки, ручейки, прудики разные – все со временем или ушло под землю – в холодную темную трубу, или было безжалостно засыпано мусором…  Я мысленно наложил квадратики современных кварталов – получился совсем другой город. Ан нет! Вот здесь остался кусочек – в десяток домов, не более, повторяющий исходное направление старой дороги. А здесь название микрорайона оказалось названием давно исчезнувшей деревеньки… Это напоминало встречу со старым другом, знакомое лицо которого вдруг мелькнуло в толпе, и вот вы уже с улыбкой жмете друг другу руки: «Сколько лет!» Впрочем, хватит лирики…