Для того чтобы провернуть эту махинацию, мне пришлось подключать к плану зала ссылки на каждого из пришедших гостей. А для этого — к каждому из них прикасаться, чтобы потом найти в контактах со своей собственной Чеширской линией.

Благо, это оказалось несложно — я стала надевать браслетики в вестибюле.

Потом мы догадались подключить к этому делу Бориса, и стало совсем легко.

Все это дико напрягает, особенно когда требуется работать быстро на протяжении нескольких часов. Я чувствовала, что устаю, но бросить дело сейчас — означало бы поставить под угрозу все мероприятие. При слишком высоком уровне шума синесцена перестает работать должным образом, эмоция теряется в налипшем на нее постороннем шуме или – еще хуже — вступает с ним в резонанс.

У нас было два прецедента на прошлом концерте, в связи с чем повторять не хотелось. Я решила хорошенько заморочиться.

Ткач между тем вернулся, показывая большой палец.

– Это поразительно, ребят, но работает! – сказал он не без восхищения. – Действительно стало тише на порядок!

– Народ ничего не заметил? – стоило мне высунуться наружу, как уши пронзил чудовищный, оглушительный звон. Будто исчезли все звуки, оставив только недискретную струну страдания.

Надо было уже тогда бить тревогу… Почти сразу стало ясно: что-то идет не так. Но я упорно игнорировала признаки проблемы, продолжая орудовать ластиком и подчищать налипающий код с действующей дорожки.

Ткач мне ответил, но я не услышала. Вернулась в Сеть. Звон исчез.

Моя мастерская — на третьем уровне даркнета. Чешир — гора-а-а-аздо, гораздо ниже. То, что знание об этом попало к нам с Юджиным в руки, ничего не меняет. Такое количество перемещений туда-сюда за час не могло не сказаться на самочувствии.

Я разместила рабочее место максимально высоко для своей безопасности. Чем глубже в Сеть, тем меньше по времени можно проводить внутри. Обычно высокое расположение мастерской мне на руку, но не теперь, когда требуется постоянно скакать туда-сюда.

В глазах все плыло, и руки дрожали как у алкоголика.

Однако я хорошо слышала музыку, идущую из зала. Все, кто работал за кулисами, надевали беруши, дабы не попасть под воздействие синесцены. И это защищало, пусть не на сто процентов.

Я из Чешира почти ничего не чувствовала, поэтому решила обойтись без защиты. На прошлом концерте, когда Юджин пригласил меня на сцену по окончании программы, все прошло великолепно.

Я надеялась, это минутная слабость, сетевая аура, которая нахлынет прибоем и уберется восвояси. Но не тут-то было.

Сквозь пол мастерской начала проступать черная роса. Понятия не имею, что, как и почему. Я испугалась. Вся подошва кроссовок изляпалась в этой непонятной херне, и я сразу бросилась ставить ластик в автономный режим.

Это отчасти выход, но, например, когда зрители начинают аплодировать или громко подпевать, может случиться коллапс. Погуглите, что такое резонанс. Погуглите, чем он опасен.

Я в полнейшем недоумении наблюдала за тем, как пульсирует на полу эта густая бурлящая жижа, напоминающая демонов из мультика о принцессе Мононоке.

Я бросила дорожку, облипшую посторонним звуковым кодом, и выскочила в гримерку. Тогда-то и начался настоящий кошмар.

Комната переполнялась насекомыми. Сороконожки и мокрицы ползали по стенам, по нашей одежде, по моим кроссовкам. Я отшатнулась к зеркалу и случайно прикоснулась к стене — меня прошибло ледяным электричеством.

– Валера! – я пыталась позвать кого-нибудь, но тело меня не слушалось, словно сонный паралич наяву. Гримерка была пуста, ноги подкашивало, но насекомых на диване и стенах становилось все больше.

Мелкие, быстрые и проворные, они ловко забирались в щели, прятались под поверхностями.

– Юджин!!! – я двинулась в сторону выхода, но страх и отвращение не давали прикоснуться к ручке двери. Стены будто плавились, превращаясь во влажные своды какой-то восковой пещеры. – Кто-нибудь слышит меня?!

Я кричала, но рот не издавал ни звука. Ничего. Двигаться мне удавалось лишь с огромным, нечеловеческим усилием.

У вас когда-нибудь случался сонный паралич? А он случался у вас во время бодрствования? Я твердо помню это неописуемо ясное осознание присутствия чего-то постороннего. Я их слышала, их шаги, голоса, чувствовала, что они совсем близко, но при этом не могла увидеть. Опасность, переполняющая каждый кубик пространства, становилась все чудовищнее.

А потом в комнату вошел Ткач. Понятия не имею, что ему понадобилось, но, увидев меня, он замер. А я закричала и упала на пол, запнувшись спиной о какую-то сумку. Лицо Ткача пульсировало тысячей переливающихся под кожей темно-синих вен, делаясь мертвенно-бледным. Жуки и сколопендры уже заползли к нему под кожу, вот только сам он этого еще не знал.

Помню, как зарыдала, помню, как поползла к зеркалу — к единственному выходу из этого ужаса, а Ткач… разумеется, двинулся ко мне.

Он, наверное, не понимал, хотел помочь, но я-то видела все по-настоящему.

Что делает человек в критической ситуации? Как спасает свою жизнь?

Я схватила барабанную палочку — первое, что попалось под руку, но она обвилась вокруг моих пальцев, впилась в них тысячей крошечных растущих заноз.

– Не подходи!!!

– Кира, успокойся, это же я! – Ткач, судя по глазам, паниковал уже не меньше меня.

В комнате появились еще двое — Борис и какой-то тип, которого я видела впервые. Оба восковые, как куклы, натянувшие человеческую кожу. У обоих текли глаза и рты, как они могли этого не замечать?! Я отшвырнула палочку, точнее, пыталась это сделать, но она въелась в мою руку. Ничего не получалось, комната налипала на меня словно жирная, вездесущая паутина. И все, что мне оставалось, – кричать, отбиваться, сбрасывать с рук, с шеи и лица этих ужасных сороконожек.

– Что происходит?!

– У нее высадка?

– Кира, ты принимала что-нибудь? Кира!

– Надо вызвать скорую!

Они схватили меня, начали пытаться удержать своими холодными липкими руками из плывущего воска, и мокрицы заползли мне в нос, в уши, я не могла дышать. Они попали мне в горло, я кашляла и отбивалась, но все без толку.

– Отпустите меня! Умоляю, отпустите!!! – рыдания сдавливали легкие, я уже не слышала ничего, что творится вокруг, — там концерт в самом разгаре, но здесь — настоящий ад без шанса на спасение.

Что было дальше — я не помню. Ткач рассказывал, что я еще пребывала в сознании, но при этом совершенно не реагировала на попытки меня успокоить. Он сказал, что глаза у меня были открыты, я тряслась и дергалась как в эпилептическом припадке.

Ребята все-таки вызвали скорую. Те обкололи меня какой-то неизвестной дичью, после чего увезли в стационар, где я и очнулась четыре дня спустя.

Как бы вы ответили на вопрос: что это было?

Или на вопрос, который Ткач задает мне сейчас?

Здесь, на маяке, возле морского побережья, где закаты настолько красивы, что хочется пустить слезу. И где я вместо того, чтобы лечить нервишки, веду диалоги с персонажами из другой реальности, нахожу скетчбук из Вавилонской библиотеки и пытаюсь снова пробить дорожку в Сеть.