Спим на сквозняке. Решаем проблему с перебоями горячей воды. Выпрашиваем у Ткача хоть какой-то Интернет.

Исступленное время как будто прилипло к одному из мириадов сменяющихся кадров. Секунды наматываются на него как проволока на палец.

– Здесь на сотни километров вокруг лысые холмы да развалины. У него нет транспорта, и он сам накануне едва не отбросил коньки. И ты мне будешь рассказывать, что он просто испарился?

– Он нетсталкер, как и я. Чеширский Кот.

– Да что ты. А раскладного зеркальца у него случайно не было с собой?

– У него в Фанагорее семья. Скорее всего, он пошел туда, – хрипло говорю.

– В Фанагорею?

Киваю.

– Да уж, рыбак рыбака видит издалека. Может, давай тут устроим притон для психов, когда он вернется?

Иногда Юджин становится невыносим. Иногда мне кажется, еще мгновение — и я его ударю.

Молча иду наверх и слышу позади, как Юджин с силой пинает ногой деревянную скамейку. Детскую. Я привезла ее с собой из дома как напоминание о Лере. Там следы нашего совместного баловства с аппаратом для выжигания.

Вряд ли Юджин понимает, что значат такие мелочи.

Поэтому я возвращаюсь, чтобы ее забрать, но Юджин, походу, только этого и ждал.

– Что ты ему рассказала?

– Почему ты не спрашиваешь, что он мне рассказал?

– Потому что меня мало волнуют мысли шизика. Обсуждайте вы хоть козье говно, мне по хуй. Но если ты что-то распиздела о нашей работе…

Он знает все мои болевые точки и не упускает шансы ими воспользоваться. А я всегда говорю себе, что отвечать в том же духе — означает захлебнуться той чернотой, в которую меня затягивает, и растерять всяческое самообладание.

– Лучше просто заткнись.

– А то что? Плакать пойдешь? Это реальность, а не твой маня-мирок. Пора бы уже привыкнуть! Почему ты никогда меня не слушаешь?! Я пытаюсь тебе помочь, а вместо благодарности получаю бесконечные проблемы! Хотя ты, наверное, хочешь на всю жизнь остаться никому не нужным изгоем! Чудо-девочкой, которую не понимает злой, жестокий мир!

– Заткнись! По-твоему, это смешно?! – я срываюсь. Кричу на него в ответ. И даю зеленый свет на звонкую пощечину, призванную показать мне, кто главный.

Он никогда не сможет смириться с обратным. Даже если единичный визит в Сеть длительностью двадцать секунд сделал его таким.

Кто-то как будто шепчет на ухо. В оглушении время снова растягивается, и я вижу, как приближается плоскость пола. А потом моего дорогого друга словно отрезвляет.

– Ладно, прости!

Я отшатываюсь, потому что не могу удержать равновесие. Он не сильно ударил, но попал прямо в ухо.

– Не подходи ко мне!

– Кира! – он подходит, пытаясь приобнять за плечи. – Ладно тебе, прости. Я не должен был тебя бить. Сорвался. Извини!

Я отстраняюсь, но он сильнее. Они всегда сильнее, тут ничего сделаешь. Тогда уже бью я. Прямиком в солнечное сплетение. И, вырвавшись, бегу наверх, под аккомпанемент лавины ругательств.

Юджин лучше всех знает, какая я сука и неблагодарная тварь, а когда зол, процент всевозможных грехов за моей спиной возрастает вчетверо.

С ним такое нечасто. Он хороший человек, просто Сеть как-то раз решила проверить его на прочность. Так иногда случается с теми, кому не хватило первого раза. Юджин до последнего не верил, что природа обделила его даром проходить через зеркало. Туда, где я чувствую себя как рыба в воде.

Запираю дверь на три замка. Зеркало Архитектора Муравья в моей комнате. Запечатанное так хорошо, что даже сам Архитектор не открыл бы, будь он жив. Второе зеркало из Фанагореи рядом. Готовое к любым приключениям.

– Простите, – говорю я туда. – Сегодня тусите без меня. Там опять дракон разбушевался.

Иногда мне забавно представлять, что я — принцесса в башне, а Юджин — кровожадный дракон, который стережет меня и наши богатства от чужаков. Ткач тогда — прекрасный принц, который всегда меня спасает.

Жаль только, что в реальности Юджин ни разу не дрался с кем-то, кроме меня, а Ткач со своими разнокалиберными зубами такой же прекрасный принц, как Тилль Линдеманн.

Мы всегда стремимся к повторению уже знакомых сценариев, причем это происходит независимо от желания. Даже Сеть, максимально далекое и не связанное с человеком явление, принимает в нашем присутствии такой вид, какой, нам кажется, она обязана принять.

От этого должно быть спокойно, но меня подобные расклады вовсе не радуют.

А сейчас…

Сейчас меня трясет от обиды, и стены вокруг медленно становятся не такими.

Все осталось внизу. Таблетки, чай, молоко, всё там. Мне уже двадцать один, но я не могу выйти из комнаты, словно мне десять и выйти — все равно что ночью отправиться одной в лесную чащу.

Телефон тут не ловит. Я бы хотела позвонить Ткачу, услышать его бодрый голос, который скажет что-нибудь такое, знаете… «Я сейчас договариваюсь с челиком тут одним, ты прикинь, намутил площадку на два косаря человек!» И мне сразу станет спокойнее.

Даже если небо рухнет на землю и перестанет расти трава, Ткач продолжит заниматься оргработой и умножать число наших обожателей.

Обожателей твоих синесцен.

Обожателей Пандоры Юджиной.

Я вовремя вспоминаю о том, что все четыре синесцены закинуты на плеер, и, наверное, я могла бы рискнуть. Все-таки эти дорожки созданы на основе только моего эмоционального опыта. Моя реакция на них не должна быть парадоксальной, как у тех несчастных ребят.

Однако я все же отказываюсь от этой идеи. В синесцену нельзя входить в плохом настроении: последствия не обрадуют, какие бы эмоции ни лежали в основе.

Синесцена, как мы пишем в инструкции, это способ получения удовольствия. Но ни в коем случае не средство от боли.

На последний этаж ведет лестница, однако мы с Юджиным так и не нашли ключ от ее двери. Выламывать, разумеется, рука не поднялась, однако чуть позже я обнаружила ржавую лестницу, идущую прямо вдоль кирпичной стены.

Находясь у подножия маяка, по этой лестнице не подняться — от нее сохранилась только верхушка. По счастливому стечению обстоятельств до верхушки можно достать из окна моей комнаты, однако этажом ниже, из комнаты Юджина, уже нельзя.

Плюс ко всему я знаю, Паша никогда в жизни при своих-то габаритах не рискнет даже пытаться последовать за мной.

Я сую в карман наушники и распахиваю ставни. Лестница мокрая: тучи опять оплакивают там что-то у себя, а я хватаюсь за узкую металлическую перекладину и взбираюсь по стене на этаж выше. Перебрасываю ноги через росистую ограду и оказываюсь на самом верху.

Здесь как раз люк в полу. Но для уверенности, что сюда никто не проникнет, бывшие хозяева на всякий случай поставили сверху ящик с песком. Я их очень хорошо понимаю. Нет ничего приятнее, чем чувствовать себя в безопасности. Одна из моих синесцен посвящена как раз этому состоянию.

Однако сейчас, под светлым стеклянным куполом, я хочу найти нечто иное.

Я ложусь прямо на дощатый пол, раскинув руки и ноги в стороны. Вода над головой разбивается о мутное стекло, оставляя на моем теле отражения своих нехитрых стремлений. Удивительно, как это все похоже на Чеширскую память. Каждое живое существо точно так же несет в себе частичку общей памяти, пока не придет время завершить движение и слиться в едином потоке с памятью всех остальных.