- Там твой чемодан лежит, в этой новой Европе? - спросил он, кивнув на машину.

- Мой.

- Так я заберу и его. Может, хоть переночуешь дома. Правда, достатки у нас не довоенные. Боже мой... Деды наши работали, отцы наши работали, мы также работали, а пришли эти супостаты - и все под корень. Никакого знака, никакой зацепки, чтоб снова начинать жить! На веки вечные все разорили!..

- Выходит, осталось теперь только лечь да помирать? - спросил Корницкий у Степана.

- Ну, не сразу же. Человек ко всему должен приспосабливаться.

- Понял, - протянул, думая о чем-то своем, Корницкий. И неожиданно спросил: - Заступ у тебя есть?

- Заступ?.. Есть какой-то...

- Это хорошо. А бревна чьи тут?

- Мои... наши, Антоша. Шесть штучек. Партизаны были, подвезли. Ну, заходите в наше подземное логово. Боже мой... После двора и солнышка тут как в могиле. Где вы там, Настя, детки? Никого и ничего не видать...

- Опять расстонался! - послышался из глубины землянки недовольный женский голос.

- Тсс... Погляди, кто к нам пришел. Человек, который с Михаилом Ивановичем в Кремле за ручку здоровкался. Наш герой Антон. Чем мы его, такого человека, угощать будем? Есть там что на сегодня у тебя? А я тут забегу в одно место...

Корницкого начинали уже сердить Степановы стоны. Всегда он всего боялся: и когда работал единоличником, и уже в колхозе, и увидав в Пышковичах фашистскую солдатню. Ему казалось, что они явились сюда только из-за Антона. Он так и сказал тогда, весь трясясь от страха, Насте: "Если у тебя станут расспрашивать про Антона, чекиста, так скажи, что он никакая нам не родня, и мы его знать не знаем, ведать не ведаем!"

Если заходили ночью партизаны, чтоб попросить какой-нибудь пуд хлеба либо просто немного обогреться и переобуться, как на него снова находил страх: а что, если дознаются немцы? Они, может, уже намыливают на его шею веревку, чтобы, как только рассветет, примчаться в Пышковичи и повесить на первом дереве?

И может, так оно и случилось бы, если б не Настя. Она, как и все в Пышковичах, помогала партизанам, как и все, во время опасности хватала за руки детей и бежала с ними в лес. Тогда нехотя бежал следом за семьей и Степан, часто скуля:

- Чего вы летите сломя голову? Мы ж им ничего не сделали. Вот дед Петро остался, осталась Апанасиха с малыми детьми. Как только нас перехватят, так сразу пулю в лоб. Значит, виноваты, коли убегаете!..

Деда Петра гитлеровцы стащили с печи и повесили. Апанасиху с детьми бросили в глубокий колодец, там они и утонули. Пышковичи от первой до последней хаты сожгли за "связь с партизанами".

Партизаны помогли пышковицким хлеборобам построить землянки, засеять, сколько хватило семян, полосы. Командованию приходилось думать не только о налетах на вражьи гарнизоны, диверсиях на железной дороге и на шоссе, но и добывать хлеб для лесной армии, для мирных людей-стариков, женщин, детей.

Так выжила вместе со всеми, кто выжил, и Степанова семья. Кое-что Корницкий слышал про брата, когда он прилетел сюда со своими десантниками. Однако о себе никаких вестей ему не подавал, хорошо зная его боязливый характер.

Теперь ему более душевно обрадовалась Настя и племянники - Васька и Семка. Племянники не отводили своих восхищенных взглядов от дядьковой Золотой Звезды, а Настя заплакала, увидав у него пустой рукав.

- Чтоб их всех, кто войны начинает, земля на себе не носила! вытерев слезы и немного успокоившись, заговорила Настасья. - Лучше бы мать утопила того своего ребенка, из которого может вырасти душегуб и убийца. Сколько еще по свету ходит злодеев! И вся их забота только о том, как бы наброситься на то, что ты добыл тяжким трудом. Станешь оборонять свое, законное, так тебе за это отрубят руки, а то и голову.

- А ты им не поддавайся, - улыбнулся Корницкий, прижимая к себе меньшого племянника, Ваську. - Правда, Василь Степанович?

- Правда, - робко протягивая руку к Звезде, равнодушно ответил Васька.

Звезда тем временем уже сверкала у него на ладони.

- А орденов, а медалев у тебя, дядька, нету? - завидуя Ваське, спросил Семка.

- Есть, Семен Степанович. Они остались в Москве.

- А почему ты их не взял с собою?

- Привезу другим разом. Вот построю тут себе дом...

Настасья тем временем уже хлопотала возле печи. Услышав разговор про Москву, она спросила:

- Как же там твои: Поля, Анечка, Надейка? Почему они не приехали?

- Благодарю, Настя. Как говорится, живы-здоровы. Получили новую квартиру. Про переезд пока что не думают.

- Вестимо, тут теперь для них какое Житье. Это не то что перед войною, когда рядами хаты стояли, в каждой было молоко, сало, хлеб, а осенью овощи, фрукты. Все за войну как сквозь землю провалилось.

- А мы все это снова достанем, Настя!.

- Да как же. Если не думать о лучшем, так не стоит и человеком называться.

- Мало думать, надо работать! - вмешался в семейную беседу Драпеза. Антон Софронович вам тут поможет. Как председатель колхоза.

- Председатель колхоза? - переспросила, словно ослышалась, Настя. Как же, очень надо ему лезть в эту кашу!

Тем временем заявился Степан. Хоть дверь землянки и была открыта настежь, он ступал в проем как-то бочком, словно боялся за что-нибудь зацепиться.

Из одного и другого кармана его штанов торчали горлышки черных бутылок.

- Видел, Евгений Данилович, что творится на свете? - кивнув головою на Степана, промолвил Корницкий. - Кого ни спроси, стонут, что трудно жить. А самогонка откуда берется? Не из песку ж ее гонят! Нет, Степан, ты эти свои игрушки прими со стола. Нам надо выступать на собрании.

- Ну так и что из того? По стакану можно.

- Ни капли.

Степан пожал плечами, но бутылок не убрал. Настя поставила на стол две миски крупеника, положила на алюминиевую тарелку краюшку черного хлеба. Корницкий передвинул левой рукой свой чемоданчик, щелкнули защелки.

- Тут у меня есть свиная тушенка. На, бери, Настя. Все доставай отсюда. А это вам, гаврики, - протянул он Ваське бумажный кулечек с конфетами, - прислали Надейка и Анечка.

Быстро похлебавши крупеника, Корницкий и Драпеза отправились на собрание.

ПЯТЬ ТРУДОДНЕЙ ЗА КАЖДОГО КОНЯ

Корницкого единогласно избрали председателем колхоза. Всем очень понравилось, как он говорил на собрании. Сперва Драпеза даже поморщился. "Неконкретно! Какая-то сказка для детей! - думал Евгений Данилович, слушая Корницкого. - Какой-то романтик! Расписывает чуть ли не то, что будет разве лишь при коммунизме. Но люди слушают". Миколай Голубович, отец Мишки, адъютанта Корницкого, даже раскрыл рот, словно не все дойдет до него через уши. А Корницкий, как казалось Драпезе, начал и сам увлекаться. Голос его стал какой-то взволнованный:

- Это все твое и твоих детей, Миколай!.. Извечные болота ты превратил в богатые поля, на которых хлеб вырастает выше самого тебя! Бедные суглинки аж стонут от урожаев желтого люпина, бульбы. Горы налитых солнечным соком антоновок, пепинок дает тебе возделанный тобою сад! Тысячи замечательных коров пасутся на теплых росах. А сколько в твоем хозяйстве свиней, тонкорунных овечек, белых кур! Из руин и пепелищ поднял ты красивые фермы, конюшни, гаражи, школы, клубы, жилые дома. И везде и всюду - пышные деревья, друзья человека...

А посмотри теперь на свой двор, на свою хату, Миколай! Разве была у тебя такая до войны? Разве было такое у твоего отца, деда? Богатство в твой дом пришло оттого, что богат стал твой колхоз, а богатым он стал оттого, что ты работал добросовестно и в полную силу. Есть хорошая народная пословица - все за одного и один за всех!..

Глаза Миколая Голубовича стали веселые. В седых усах появилась широкая улыбка. Он оглядывался на толпу женщин, подростков и инвалидов с костылями и выкрикнул:

- Вот это да!.. Не жизнь, а рай небесный!

Послышался дружный хохот. Все повернулись к Миколаю.

- Ох и умеет расшевелить душу наш новый председатель! - все еще улыбаясь, сказал Миколай. - Слышь, Лопырь?