- Ну, вот тебе и на! - воскликнула Полина Федоровна. - Теперь она не то что в шубке, а и в одном платье начнет кататься по снегу.
- Тогда я не привезу ей больших кедровых шишек с орехами, - посулил Корницкий. - Все отдам Анечке.
Известно, после такого разговора Надейка обещала, еще совсем не уверенная, что сдержит слово, кататься только на санках, а не на дорогой шубе. Мама никогда не пожалуется на поведение Надейки татке. Но Корницкий знал цену такой детской присяги.
Когда-то он ходил в школу в лыковых лаптях, простудился и долго хворал. Как только поправился, батька снял с крюка на стене сверток, развязал и достал оттуда сапоги. Эти сапоги отец справил, когда женился. Потом он обувал их только в очень большие праздники - раза два-три в год. Все остальное время ходил в лаптях.
"Вот, Тоня, - прочувствованно молвил батька, подавая ему сапоги. Навертишь побольше портянок на ноги и походишь в сапогах, пока не подмерзнет. Только обходи большую грязь и лужи, очень портится кожа от сырости. От сапог остаются одни ошметки".
Антон, возбужденный таким неожиданным оборотом дела, обещал в ту минуту совершенно искренне обходить и грязь и лужи. Но что это было за удовольствие - идти в сапогах и не попробовать, пропускают ли они воду? И Антон, озираясь украдкой на свой двор, выбирал на улице самые большие лужи, самую глубокую грязь, чтоб только почувствовать, что даже в таком месте ноги твои остаются сухими. "По этой причине, - думал Корницкий, - мы иной раз приписываем своим детям то, что некогда в младенчестве делали и переживали сами. Бывает и наоборот: став взрослыми, мы часто забываем о своем детстве и требуем от наших детей много того, что несвойственно их возрасту. Одни родители, которые когда-то воспитывались в бедности, став теперь обеспеченными, тратят все свои деньги на дорогую одежду и игрушки для своих детей, другие все лучшее справляют себе, одевают детей как-нибудь и еще поучают, что при царе Горохе они сами босыми ходили в школу и, слава богу, живые остались..."
Занятый по горло своими служебными делами и учебой, Корницкий только изредка вмешивался в воспитание детей. Продолжительные командировки часто отрывали его от семьи. Да, если правду сказать, дома он скорее был гостем, чем хозяином, и потому не хотел обижать ни единым словом ни Полину Федоровну, ни детей. Его всего без остатка поглощала работа. Это не нравилось Полине Федоровне.
До поездки на курорт Полина Федоровна очень волновалась, когда он долго задерживался на работе либо в командировке.
Теперь Виктория Аркадьевна повернула ее интересы в практическую сторону, или, как она сама говорила, ближе к жизни.
Получив по доверенности зарплату мужа, Полина Федоровна гораздо чаще, чем обычно, возвращаясь с деньгами, заходила в промтоварные магазины, чтоб выбрать отрез на новое платье либо примерить новую шляпку. Теперь порой она уже жалела, что потратилась на шубку для Надейки. Антон Софронович говорил правду, что детей надо одевать попроще. За два месяца Надейка довела дорогую шубку до такого состояния, что ее стыдно было надевать и носить.
Полину Федоровну все чаще тянуло на улицу, в театры, в кино. Тем более, что Антон Софронович почти в каждом письме напоминал, чтоб она не скучала, а сходила посмотреть новую постановку и после написала ему о своем впечатлении. И Полина Федоровна, когда одна, а чаще с Викторией Аркадьевной, посещала и театры, и музеи, и кино. Сколько она находила тут нового и интересного! С какими людьми только не знакомила ее Виктория Аркадьевна!
Ей дружески пожимали руку лауреаты - творцы новых сложных станков и оружия, новых сортов зерна и замечательных книг.
"НАШ ТАТА ОСТАЛСЯ В ПАРТИЗАНАХ"
22 июня 1941 года, когда радио сообщило о нападении гитлеровских войск на Советский Союз, Полина Федоровна никак не могла опомниться. Чудесный мир, куда она вошла вместе с Антоном Софроновичем, затягивался черными тяжкими тучами.
События развертывались так стремительно, что их не мог бы, как казалось Полине Федоровне, объяснить и Антон Софронович. Вражеские танковые армии захватили Брест, Барановичи, Минск, Оршу и текли далее на восток. Беженцы из Белоруссии, Украины и Прибалтики, спасаясь от оккупантов, запрудили Москву. С запада шли без конца эшелоны, нагруженные оборудованием фабрик и заводов, переполненные стариками и женщинами с детьми. Вражеский удар был так стремителен, что многие из них не успели захватить с собой самых необходимых вещей. А радио ежедневно передавало все о новых и новых направлениях, по которым катилась на восток, казалось ничем не сдерживаемая, лавина войны. Беженцы, с которыми встречалась напуганная грозными событиями Полина Федоровна, рассказывали про зверские бомбардировки знакомых ей городов и сел, про массовые расстрелы гитлеровцами мирного населения. В захваченных врагами областях творилось что-то неслыханно жестокое, такое, что Полине Федоровне даже трудно было поверить.
Утром 13 июля 1941 года Полина Федоровна услышала в коридоре взволнованные голоса, а потом стук в дверь. Она отперла и увидела перед собой низенькую, со страдальческим лицом женщину, возле которой стояли два хлопчика с узелками в руках. Одежда и на женщине и на детях измятая, глаза запалые и красные, видимо от бессонницы.
- Что, не узнала? - прошептала женщина.
Только теперь Полина Федоровна разглядела, что перед нею жена Василя Каравая с Мечиком и Колей.
- Верочка, милая! - обнимая подругу, вскрикнула Полина Федоровна. Скорей заходите! Ой, какие вы измученные!.. А где Василь?
- Ничего мы про него не знаем, - тяжело садясь, ответила Вера. - Он, видать, остался под немцами.
- Как? Что ты говоришь?
- А что я сказала? - словно спросонья, в свою очередь переспросила Вера и удивленно оглянулась. - Про что это мы с тобой говорим?.. Мы, Поля, трое суток не спали. Наш эшелон бомбили и обстреливали с самолетов, может, десять раз.
Вера чуть шевелила запекшимися губами. Потом голова ее бессильно упала на стол.
Полина Федоровна тотчас же развернула раскладушку, кинула на нее подушку и уложила Веру спать. Потом раскрыла свою кровать и приказала Мечику и Коле ложиться. Мечик, который тоже чуть держался на ногах, успел сообщить то, чего не успела досказать его измученная мать:
- Наш тата, тетя Поля, остался в партизанах...
На дальнейшие разговоры у него также не хватило сил.
Полина Федоровна, чтоб не помешать отдыху истомленных гостей, отправила Надейку и Анечку гулять во двор, а сама, схватив кошелку, пошла в магазин.
Как хорошо, что они с Антоном Софроновичем перебрались из Минска в Москву!.. "Мечик сказал, что батька остался в партизанах. Но что они могут сделать с этими армиями, натиск которых сдержать даже наша Красная Армия не может", - рассуждала Полина.
Вера и ее дети спали как убитые до самого вечера. Полина Федоровна сочувствовала Вере и понимала ее. Она входила в комнату на цыпочках, прислушиваясь к глубокому дыханию подруги и ее детей. Вера выглядела такой маленькой, что казалось, под одеялом лежит не взрослая женщина, мать двоих детей, а какой-то подросток.
Когда-то Антон Софронович шутил над Караваем при Вере:
"Ну, брат Василь, и выбрал же ты себе жену, что на одной своей ладони ее подымешь! Моя графиня хоть вровень со мной и солидная. А это ж дитятко несчастное!.. Заморыш!.."
Не торопясь поглаживал свои пышные усы Василь Каравай и добродушно отвечал:
"Дело, друже, было несколько иначе. Не я, а она меня выбрала. Поглядела, что мой характер - кремень, ну и отважилась пойти за такого головореза. Правда, Верочка?"
"Оба вы мастера болтать, - отзывалась Вера. - Говорить есть что, да слушать нечего. Я его выбирала! Сам всегда напрашивался на свидания, бегал ко мне во всякую погоду".
"Отважный был хлопец", - примирительно гудел Каравай.
Однако Корницкие знали, что этот отважный хлопец был в подчинении у своей Веры. Гроза пилсудских жандармов, первый силач среди партизан, Каравай покорно выслушивал и исполнял различные приказания своей маленькой жены, ходил перед ней, как говорится, по струнке. Она же определила и его дальнейшую судьбу. Обком хотел направить его работать в органы милиции. Об этом ему сказал Корницкий. Вера, однако, решительно восстала против такого предложения.
