В воскресенье королева проснулась в половине шестого утра с намерением спокойно принять ванну и напиться чаю, пока еще была такая возможность. В половине одиннадцатого она пришла в гостиную к королю и вместе с ним прослушала радиообращение Чемберлена. Премьер говорил, а по ее лицу катились слезы. Потом зазвучал ложный сигнал воздушной тревоги, и они с королем переглянулись. С бьющимися сердцами оба спустились в подвал, наскоро переоборудованный в бомбоубежище, и с противогазами в руках ждали, когда упадут первые бомбы. После отбоя они поднялись наверх и вместе со всеми отправились на молитву в Зал 1844 года, названный так потому, что его убранство было сделано специально для государственного визита российского императора Николая I.

Семья Лог слушала обращение Чемберлена у себя дома, в Бичгроув-хаусе, в юго-восточном районе Лондона Сиденхем-хилл. Как и многим британцам, после объявления войны им стало легче. «Чудесное ощущение легкости после пережитого напряжения, – записал Лайонел в дневнике. – Всеобщий порыв – прибить австрийского художника-недоучку». Позднее он писал Руперту Грюнерту, брату Миртл, который жил в Перте: «Вступить в войну – это был единственный выход. Мы хорошо подготовились (не то что в прошлом году в Мюнхене) и уже успели доказать, что наши самолеты лучше немецких».

В 1932 году карьера Лайонела быстро шла в гору, и они с Миртл переехали из своей квартиры в Болтон-Гарденс в импозантный викторианский особняк рядом с Далвич-Вудс. Дом постройки начала 1860-х годов был огромен: двадцать пять жилых комнат, пять ванных, пять акров земли, в том числе и теннисный корт. Замечательны были и прежние владельцы дома. Построил его Уильям Паттерсон, купец, торговавший в Ост-Индии, и сначала назвал было «Сингапур», но затем счел более подходящим название «Бичгроув», что означает «буковая роща». Паттерсон умер в 1898 году, и дом несколько раз менял владельцев. Среди них были и Сэмюэль Герберт Бенсон, который после кампании по продвижению мясной пасты Bovril стал считаться одним из «отцов» современной рекламы, и сэр Уильям Уотсон Чейн, впоследствии президент Королевского хирургического колледжа. Вскоре после того, как в доме обосновалась семья Лог, колледж Божьего Дара – благотворительное общество, безраздельно владевшее Бичгроувом и большей частью территории Далвича, разрешило прикрепить у входа небольшую медную табличку с именем Лайонела и его профессией – специалист по расстройствам речи.

В доме хватало места, чтобы растить трех сыновей, но при таких площадях требовалось много денег и прислуги, чтобы его содержать; супруги понимали, что настала пора ввести режим жесткой экономии. В пятницу Миртл сказала горничной: раз началась война, она больше не может позволить себе ее услуги. К облегчению хозяйки, горничная ничуть не расстроилась. «Она оптимистично заявляет: “Мадам, ничего не будет, я сама в “Альманахе старого Мура” читала”», – записала Миртл в своем дневнике, который вела почти всю войну. Когда на следующий день Миртл распрощалась с ней, горничная все же очень обрадовалась, объяснив, что она не желает, чтобы единственный сын «зарылся» в деревне; лучше пусть остается попытать счастья в Лондоне.

С кухаркой Логов, Терезой, все вышло по-другому: она родилась в Баварии, но уже почти десять лет жила в Лондоне и теперь страшно волновалась, что ее станут считать союзницей врага, ведь Англия и Германия воюют. Миртл спустилась вниз и застала ее в слезах.

– Мадам, я попала в западню: уезжать поздно! – рыдала Тереза.

Миртл предложила подняться наверх и послушать новости; услышав о всеобщей мобилизации, обе насторожились.

«Я смотрела на ее опухшее от слез лицо и думала, что надо что-то делать, предложить, например, пока не объявили войну, позвонить в посольство и все разузнать, – писала Миртл в дневнике. – И что же, она звонит и узнает, что завтра в десять утра уходит последний поезд. Я отправляю ее наверх собирать вещи».

Зареванная и несчастная Тереза уехала на следующий день. Миртл осталась в ужасе размышлять, как жить дальше: теперь у нее в помощницах была лишь молодая беженка из Чехословакии, совсем не опытная в домашних делах и понимавшая по-английски с пятого на десятое, чем приводила хозяйку в отчаяние.

После полудня, когда Чемберлен закончил говорить, у Логов зазвонил телефон. Это был сэр Эрик Мьевилль, который, достойно прослужив много лет в Китае и Индии, был назначен помощником личного секретаря Георга VI незадолго до восшествия последнего на престол. В шесть часов вечера королю предстояло выступать по радио перед нацией, и он вызывал Лога к себе, чтобы подготовиться. Во дворец Лога повез старший сын, Лори. Ему уже исполнилось тридцать лет, три года тому назад он женился и вместе с женой Джозефиной (или Джо, как звали ее в семье) жил неподалеку, в районе Хрустального дворца. Это был обычный лондонский день конца лета, вот только в небе плавали огромные дирижабли, серебристо-серые в лучах солнца. Лори высадил отца в 5:20 и быстро поехал обратно в Бичгроув, чтобы успеть к началу передачи. Лог оставил шляпу, зонт и противогаз в холле Королевской казны и поднялся по лестнице.

Король принял его в своем кабинете, а не в той комнате, где они обычно занимались: там шли приготовления к фотосъемке, которая должна была состояться после трансляции. Король уже был в полной адмиральской форме. С того дня и до самого окончания войны он появлялся на публике не иначе как в каком-нибудь военном облачении, показывая этим, что постоянно находится на службе. Он показал Логу предстоящую речь: небольшой текст должен был настроить подданных на борьбу и объединить в стремлении к победе. Лог, как всегда, внимательно все прочел, отметил слова, которые могли быть трудны для короля, и, где возможно, заменил их другими, полегче. Так, вместо «правительство» появилось «мы», вместо «призыв» – «порыв». Кроме того, он обозначил места пауз.

Король начал читать вслух, и Лог удивился тому, насколько хорошо это ему удавалось. Лайонел ощутил гордость: с первой встречи на Харли-стрит они с пациентом продвинулись так далеко. Но он отметил еще, как печально говорит король. Лог постарался развеселить его, заговорив о том, как вместе с королевой они сидели в этой же комнате в мае 1937 года, вечером накануне коронации, и готовились к трансляции, которую, затаив дыхание, ждала вся империя. И король все-таки рассмеялся, когда они начали припоминать, сколько всего случилось за прошедшие два с половиной года.

В этот момент с противоположной стороны комнаты открылась дверь, и вошла королева, чтобы в последнюю минуту приободрить мужа. Они говорили недолго. До начала передачи оставалось всего три минуты, пора было переходить в комнату для трансляции, где все уже было готово. Как правило, во время трансляции с королем находились только Лог и звукоинженер Би-би-си Вуд, работавший с монархом со дня его восшествия на престол. Лог вспоминал, что Вуд был «поистине надеждой и опорой… настоящим мастером своего дела». Но в тот раз попросил разрешения присутствовать и Фредерик Огилви, экономист, в прошлом году сменивший Джона Рейта на посту генерального директора Би-би-си. Лог ответил, что ему нужно посоветоваться с королем: не хотелось бы, чтобы у монарха появился лишний повод нервничать. Однако, когда они шли по коридору, король сделал Огилви знак присоединиться. После коронации комнату отделали заново, она стала светлее и веселее, но настрой был серьезный. Король понимал, как много зависит от его речи, которую сейчас услышат миллионы людей по всей империи.

Прошло пятьдесят секунд, загорелся красный свет. Лог посмотрел на короля и улыбнулся, когда тот сделал шаг к микрофону. В ответ король позволил себе буквально тень улыбки. Часы во внутреннем дворе Букингемского дворца пробили шесть.

Король заговорил с большим чувством: