Предстоявшее рождественское радиообращение к нации все же несколько омрачало предпраздничные приготовления. «Наступает обычное мучение, и, пока оно не закончится, Рождество мне будет не в радость», – писал король в дневнике[27]. Вуд, звукоинженер Би-би-си, однажды убедился в этом лично: кто-то из младшего поколения королевской семьи безуспешно пытался рассказать королю о чем-то интересном, но тот неожиданно взорвался: «Да не до этого мне! Днем выступать по радио, черт бы его побрал!»[28]

Основателем одной из любимейших национальных традиций, доживших до наших дней, в 1932 году стал его отец, Георг V. Сидя за своим столом под лестницей в Сандрингеме, монарх прочел вслух то, что для него написал Редьярд Киплинг, певец империи, автор «Книги джунглей». Еще раз он выступил в 1935 году, менее чем за месяц до смерти, и говорил уже не только о своем «серебряном юбилее», но и о двух важных событиях в жизни семьи, одном радостном, а другом печальном: женитьбе герцога Глостерского на Алисе и смерти своей сестры, принцессы Виктории. Эти передачи, слегка, но не излишне религиозные по тону, должны были представить монарха как главу огромной семьи, в которую входило не одно только Соединенное Королевство, но и другие страны империи.

Георг VI отказывался следовать этому примеру не в последнюю очередь из-за заикания, которое отравляло ему любое публичное выступление. К Рождеству 1936 года не прошло и двух недель после отречения старшего брата, и было вообще не до речей. Через год, когда страсти улеглись, империя уже настоятельно потребовала, чтобы он выступил. В Букингемский дворец пришли тысячи писем с этой просьбой. Король долго колебался, но все же уступил. Передача прошла удачно, но, по сообщениям газет, король ясно дал понять, что это был исключительный случай, а отнюдь не продолжение традиции, заведенной отцом. «У меня нет притязаний на его место, и, думаю, вы и сами не хотите, чтобы я без всяких изменений продолжал заведенную им традицию», – сказал он и сдержал слово, отказавшись произносить речь в 1938 году.

На следующий год, когда Британия, а вместе с ней и вся империя, вступила в войну, никто уже и не задавался вопросом, обращаться ли королю к своим подданным. Было решено, что он выступит в конце передачи Би-би-си «Вокруг империи» (Round the Empire) в день Рождества. Его слова должны были развеять уныние, апатию и равнодушие, охватившие общество из-за тягучей «странной войны». Кроме того, король хотел подчеркнуть, что речь идет о защите христианской цивилизации; он говорил о том, что, начиная с сентября, видел своими глазами: о Королевском военно-морском флоте, «за последние четыре месяца испытавшем на себе все штормы беспощадной, бесконечной войны»; о Королевских военно-воздушных силах, «которые каждый день добавляют лавры в венок славы своих отцов»; о Британском экспедиционном корпусе, «задача которого очень трудна. Он ждет, а ведь это огромное испытание для нервов и дисциплины».

«Новый год совсем близко, – закончил свою речь король. – Мы пока не знаем, что́ он принесет нам. Если мир, мы будем безмерно благодарны. Если же суждено продолжать борьбу, мы не испугаемся. Пока же пусть поддержат нас всех строки, которые мне хотелось бы сейчас вам прочесть».

И он процитировал пока еще никому не известное стихотворение, на которое обратила его внимание королева. В 1908 году его написала Минни Луиза Хаскинз, преподаватель Лондонской школы экономики, а через четыре года опубликовала частным порядком в своем сборнике.

Стихотворение начиналось так:

Когда передача закончилась, Вуд пошутил, что пройдет несколько лет и король будет читать свое рождественское обращение перед телевизионной камерой. Король усмехнулся и ответил: «Я надеюсь, Вуд, что вы тогда будете сидеть под столом».

Благодаря передаче стихотворение Хаскинз стало широко известно под названием «При дверях года». Его печатали на открытках, цитировали везде и всюду. Королеву это очень тронуло, и уже в конце 1960-х годов, когда к часовне Святого Георгия в Виндзорском замке сделали пристройку, куда поместили останки ее покойного мужа, она распорядилась, чтобы эти слова выгравировали на панели справа от железных ворот. Когда она сама скончалась в 2002 году, это стихотворение читали на ее гражданской похоронной церемонии.

Никто не предупредил Хаскинз, что король будет ее цитировать, и она не слушала передачу. На следующий день она рассказывала Daily Telegraph: «Я услышала что-то смутно знакомое в кратком содержании речи. А потом до меня дошло, что ведь это стихотворение из моей маленькой книжки!»

Хаскинз нужно было благодарить Лога за то, что ее произведение обрело такую большую аудиторию. Когда за пять дней до передачи он отрабатывал текст с королем, ему сообщили, что архиепископ Кентерберийский посоветовал переделать стихотворные строки в прозу. Лог не согласился и уговорил советников короля не давать этому предложению хода. Правда, ему не понравилось, как король прочел стихотворение. «Он начал плохо, с какой-то чуть ли не писклявой ноты, так что сразу стало понятно, какие эмоции его обуревают, – заметил он потом. – Скоро он, правда, вполне овладел собой, и дальше все пошло хорошо, вот только говорил девять с половиной минут, а не десять-одиннадцать. Слишком быстро…»

Первый полный год войны начался с сильных холодов: газеты писали, что так низко температура не падала со времен сражения при Ватерлоо. Заледенели восемь миль Темзы между Теддингтоном и Санбери, лед сковал реки Мерси, Хамбер, Северн, Озерный край в центре страны и все озера Шотландии. Сотни барж не могли двигаться по каналу Гранд-Юнион. Целую неделю в центре Лондона температура держалась ниже нуля, серпантин, покрытый шестью дюймами[29] льда, превратился в настоящий каток. Поезда стояли в снежных заносах, водяные трубы перемерзали, газовые колонки взрывались, а птицы, по рассказам, замерзали на лету и падали прямо в Ла-Манш[30].

Невзирая на войну и превратности погоды, Логи встретили Рождество в относительно нормальной обстановке – хотя, что уже стало традицией, Лайонел провел весь день с королем. Гости начали съезжаться в Бичгроув еще в субботу, 23 декабря. Всего вместе с хозяевами праздновать собрались десять человек. Все разместились в доме, потому что из-за тумана ездить было почти невозможно даже в границах Лондона. Миртл трепетала уже заранее: впервые после отъезда из Австралии ей предстояло без посторонней помощи принять такое количество людей. Мало того, в предрождественской суматохе ее свалил бронхит; правда, как говорится, нет худа без добра: за время болезни она успела довязать пуловер для Валентина.

Само Рождество отметили «веселым холодным ужином». «В половине седьмого вечера коктейли с шампанским; раздали и получили подарки; бог знает когда мы в следующий раз позволим себе шампанское», – заметила Миртл. Потом хозяева и гости мыли посуду под песни Грэйси Филдс, которые передавали по радио для солдат. «Не танцевали, что необычно, но нужного настроя не было ни у кого».

К 27 декабря гости разъехались, и жизнь спокойно потекла к новому году; ее оживил только приезд Валентина, который получил в госпитале десятидневный отпуск, потому что проработал все Рождество. Потихоньку начал падать снег; на взгляд Миртл, Бичгроув выглядел «божественно», хотя Валентин и Энтони, приехавший из Лидса на каникулы, ворчали, что его все-таки мало и нельзя кататься на санках. Встречать новый год вся семья отправилась в Уимблдон, к своим австралийским друзьям Гилберту и Мейбл Гудман, для чего пришлось проехать десять миль по затемненному Лондону. «Висел туман, и в маленькой открытой спортивной машине Валентина было очень страшно, – записала Миртл в дневнике. – Многие звонили, отказываясь приехать, мы отправились еще в одно место, уехали оттуда пораньше в клуб “Лицеум”, встретили там новый год и двинулись домой, причем ехали полтора часа вместе обычных тридцати минут. Пешеходы подсвечивали нам фонариками, придерживая машину за борт. Ни за что и никогда больше такого делать не будем».