Темис иной обстановки не знала и считала, что в войну все семьи жили в разрушающихся домах. Сквозь треснувшие стекла внутрь залетала пыль, с потолка порой кусками отваливался гипс, а сильные ветра срывали с крыши черепицу и сбрасывали на асфальт. Зимой и весной Темис не могла нормально спать по ночам от монотонного «кап-кап-кап» – дождевые капли падали в многочисленные ведра. Это была своеобразная музыка, а растущее число сосудов для воды свидетельствовало о неуклонном движении дома к краху.
На их улице заколотили досками очередной дом, но даже он был более пригоден для жилья, чем заплесневелый особняк, в котором обитало семейство Коралис, в тесном соседстве с растущей популяцией бактерий. Первый этаж совсем обветшал, вверх поднимался запах гниения, просачиваясь сквозь стены.
Дети могли свободно бегать по дому, не ведая о бедах, которыми грозило им его аварийное состояние. Комнаты полнились визгом и шумом игры. Темис была еще слишком мала, чтобы присоединиться к прочим. Она сидела у подножия огромной центральной лестницы и смотрела, как братья и сестра носятся вниз-вверх или скатываются по гладким деревянным перилам. Три подпоры треснули, оставляя опасную дыру с обрывом.
Темис с восторгом наблюдала, как Танасис, Панос и Маргарита летят ей навстречу. Мать редко следила за ними и появлялась лишь тогда, когда кто-то из детей терял равновесие и приземлялся на твердые каменные плиты. Услышав вопль боли, она всегда приходила убедиться, что серьезной травмы нет, что будет лишь шишка на лбу. На пару секунд она брала бедолагу на руки, но, как только плач стихал, возвращалась к своим делам. У подножия лестницы еще лежал коврик с пятнами крови: это Танасис упал и расшибся. Элефтерия напрасно старалась отчистить коврик, но скоро эти следы станут не видны на выцветшем красно-коричневом фоне.
Темис не обращала внимания на запрет залезать под обеденный стол. Ей нравилось прятаться в своем секретном местечке – под толстой столешницей красного дерева и за складками тяжелой скатерти с вышивкой, прислушиваясь к приглушенным звукам того, что происходит наверху. Здесь безопасность соседствовала с угрозой – в этом доме следовало быть осторожным на каждом шагу. Под столом прогнила половая доска, и в дырке могла поместиться маленькая ножка. Когда нога отросла на несколько сантиметров, ее стало видно в комнате внизу.
– А потом ты провалишься, – говорила мать, – и умрешь.
Голос матери ассоциировался у Темис с приказами и предостережениями.
Павлос Коралис навещал их временами, когда его торговый корабль пришвартовывался в доке Пирея. Этот мужчина, настоящий великан, подхватывал на руки сразу двух дочерей. Темис не понимала, почему так вредничала Маргарита, когда домой приезжал отец, – она не подозревала, что, как только являлась младшая дочь, старшая тут же отодвигалась на второй план. Сестра ненавидела делиться, особенно отцовской любовью. Когда папа возвращался из очередного путешествия в дальние края, в его саквояже всегда находились загадочные и экзотические подарки для всей семьи. Из Китая он привозил крохотные тапочки с вышивкой, ножики для мальчишек и камни без огранки для жены (настоящие или нет, Темис не знала). Из Индии он привозил фигурки слонов, палочки благовоний и шелковые отрезы. Эти «артефакты», появлявшиеся время от времени, добавляли красок дому, занимая место более ценных, но мрачных фамильных реликвий, которые продавали ради новой пары обуви.
Когда Павлос отсутствовал, в доме царила анархия. Элефтерия Коралис старалась успевать с домашними делами, а присутствие мужа увеличивало хлопоты, и не только в спальне, но и с готовкой и стиркой. Темис запомнилось, что при отце мать становилась беспокойной, а полы еще более грязными.
В такие дни девочка как можно больше времени проводила в своем потайном месте. Когда приезжал отец, к ним в дом наведывались разные люди. За обедом они то и дело грохотали по деревянному столу кулаками. С ранних лет Темис запомнила определенные слова, произносимые на повышенных тонах, иногда с яростными выкриками: «Венизелос![7] Георг! Король! Турки! Евреи!»
К трем годам она выучила слово «катастрофа». Кругом звучали вопросы: почему это произошло? Кто был виноват? Вплоть до конца десятилетия и спустя еще долгие годы за каждым столом в стране шли споры, кто нес ответственность за события, которые привели к разрушению Смирны, самого красивого города в Малой Азии в 1922 году. Как можно забыть смерти стольких греков, да и прибытие миллиона беженцев навсегда изменило само общество страны.
Темис выросла с ощущением того, что даже люди одного круга, как Павлос Коралис и его друзья, зачастую не сходились во взглядах. Однако всякая размолвка неизменно заканчивалась звоном бокалов. Друзья опрокидывали рюмку за рюмкой, стуча посудой по столешнице и оставляя на ней отметины. Прозрачная жидкость разжигала их пыл, а потом они заводили громкую песню. В конце концов мать выдворяла Темис из-под стола, даже если та засыпала возле отцовских башмаков.
Из своего укромного места девочка слышала приглушенные беседы между родителями, а иногда, когда отец уезжал, между матерью и бабушкой, которая была в доме постоянным, пусть и не всегда желанным гостем. В основном говорили о полуразрушенном особняке и о том, сколько семья сможет там прожить. В один бабушкин визит Темис услышала нечто ее поразившее.
– Они не могут больше жить среди этих обломков!
Бабушка говорила с презрением, но девочка представляла себе разрушенный бурей корабль. В ненастные дни, когда в треснутых окнах завывал ветер, дом скрипел и раскачивался, будто на волнах.
Ответ матери сильно удивил Темис.
– У вас ни стыда ни совести, – прошипела она. – Это наш дом. Прошу вас, уходите. Уходите немедленно.
Мать говорила шепотом, но в то же время гневно.
– Я так за них переживаю, – сказала бабушка. – Мне просто кажется, что они не должны жить в таких…
– Не смейте говорить так в присутствии детей! – оборвала ее невестка.
Обычно пожилая женщина более незаметно проводила «операции по спасению». Темис слышала намного больше, чем стоило в ее возрасте, и вскоре научилась понимать хитрые уловки взрослых.
– Я беспокоюсь за твою жену, – сказала бабушка Павлосу, когда тот вернулся из плавания. – Она столько хлопочет. Почему бы вам не переехать в более приличное место, но поскромнее?
Чтобы содержать такой дом в чистоте, стоило нанять хотя бы пару горничных, но семья не могла позволить себе даже одну.
Замечания свекрови редко адресовались Элефтерии напрямую, и она в свою очередь отвечала через мужа.
– Это наш дом, – говорила жена Павлосу. – Что бы ни думала твоя мать, я справлюсь.
Павлос понимал: мать просто завидует наследству его жены, – и не удивлялся их взаимной неприязни. Когда он советовался с друзьями, те не видели в ситуации ничего необычного: свекровь ненавидит невестку, а жена не любит свою пэтэра́. По мнению Элефтерии, собственническое отношение свекрови к единственному сыну и внукам подрывало авторитет жены и матери, а Эвангелия Коралис считала, что действует из лучших побуждений, беря на себя ответственность матери и бабушки.
Темис, напротив, с нетерпением ждала бабушкиных визитов, ведь та приносила свежую и сладкую выпечку – обычно пирог с кремом или торт. Мать ничего подобного не готовила, а детские радостные возгласы лишь укрепляли неуверенность Элефтерии, заставляя еще сильнее ненавидеть жизнерадостную, щедрую пэтэра́. Кирии[8] Коралис было под шестьдесят, но она могла похвастаться отсутствием седины в волосах.
Как и бабушка, Павлос Коралис приезжал неожиданно. В такие дни царило всеобщее оживление, а когда он без предупреждения отбывал, дети чувствовали себя покинутыми. Темис просыпалась рядом с сестрой, зная, что он уехал. По дому не гремел его голос, и комнаты с высокими потолками и крошащимися стенами казались пустынными. Жизнь возвращалась в привычное русло: постоянно ссорились между собой дети, Танасис и Панос шутливо дрались, набивая друг другу шишки и круша все кругом, Маргарита исподволь обижала Темис, порой заезжала бабушка, наблюдая, как невестка гладит белье, готовит, убирает и развешивает вещи. Надо же, как огрубели ее руки, сетовала свекровь, ведь она только и делает, что оттирает пятна с одежды или ковра.
