"С тобой хоть на край света!" – глядя на нее с мучительным восхищением, откликнулся я. На шее у нее выбились из-под платья и сплелись в цветной бантик завязочки купальника. Когда она успела его надеть? Я вдруг представил, как она, зайдя в свою комнату, сбросила платье, стянула трусы, освободилась от лифчика и осталась голой. Глядя в зеркало, взбила тонкими пальцами грудь и огладила бедра, а может даже посмотрела поверх занавески на меня, увлеченного в этот момент агрономическим разговором – посмотрела и наполнилась озорным волнением. От такой картины мое сердце в груди разом превратилось в горячий шоколад.
По пути выяснилось, что в доме круглый год живут ее бабушка и дедушка – родители отца. Дом этот она помнит, сколько помнит себя. Приезжает сюда каждое лето. Родители бывают здесь по выходным. Иногда ее навещает Верка и еще две-три подружки. И все бы ничего, только вот далеко ходить купаться. Речка Чаченка для купания не годится, но рыба в ней водится. Смотри как у нас здесь красиво! Кстати, а ты знаешь, что Казимир Малевич похоронен в этих местах? Нет? Ну вот, теперь будешь знать. А вон там, ниже, видишь? Там как раз протекает речка. Мы с папой зовем ее Чача. Вот он рыбак! Даже щук ловил! А я тут успела уже позагорать! В общем, летом здесь в хорошую погоду хорошо, а в плохую – скучно, но плохая погода тоже нужна – под нее хорошо читается. Забираюсь на чердак, устраиваюсь у окна и слушаю шум дождя. Дождь здесь совсем не такой, как в Москве. Он здесь деликатный и грустный. Как будто пытается что-то сказать, а мы его не понимаем. А ты любишь дождь?
"Э-э-э, иногда… Кстати, вот послушай:
Плачет сердце мое,
Как над городом дождь,
Что за слез забытье
Полнит сердце мое?
И далее до последнего четверостишья:
Хуже боли вопрос,
Когда знать не дано
Как без гнева, без грез
Тесно в сердце от слез! *)
"Как без гнева, без грез тесно в сердце от слез… – повторила, прислушиваясь к себе, Лина. – Здòрово!"
И с виноватым видом тронув меня за руку:
"Ты прости мою серость – что это, чье это?"
"Это Поль Верлен в переводе… э-э-э… одного моего знакомого"
"Ох, какие у тебя знакомые! У меня таких нет!" – уважительно откликнулась Лина.
Боже мой, да что же еще влюбленному до смерти человеку нужно? Оглянитесь же вокруг: видите – вместе с вами влюблен весь мир! Пульсирующее солнечное сердце источает любовные лучи, спешат с любовными письмами почтальоны-облака, смятенно и порывисто волнуется земная грудь, слагает медовые гимны цветочное братство, подернут дымкой умиления горизонт, бурлит в подземных жилах кровь, жарко и страстно дышит ветер, славит жизнь птичий хор! Прошу, признай меня, поверь и полюби! Будь со мной! Любовь – это ты и я. Ты. Я.
За разговорами мы незаметно добрались до заросшего густыми ресницами осоки озера, и один из его берегов, тот что повыше и поудобнее, обнажил перед нами свои потертые бока с четырьмя обессиленными жарой парами и шумной компанией из трех парней и двух девиц.
"Привет!" – крикнул кто-то из компании в нашу сторону, и Лина в ответ махнула рукой. Я расстелил одеяло, отошел, встал к ней спиной и разделся до трусов. Подумав, скинул их и, идя ва-банк, остался в плавках. Все равно рано или поздно придется себя предъявить. Так и стоял, глядя на озеро и не решаясь обернуться. Высокая минута, отчаянный момент! Еще чуть-чуть, и я увижу обнаженной ту, которой пока ни разу не касался. Почему обнаженной? Да потому что для моих искушенных глаз ее купальник не преграда! Ну? Раз, два… три!
Она стояла ко мне лицом и, заведя руки за голову, забирала волосы в узел. Мои самые смелые ожидания были посрамлены. Мне предстало чистое, тонкое, олимпийское изящество, мне открылось безупречное, математически точное сопряжение линий и форм, скроенных по лекалам мужской мечты. Ни жиринки, ни складочки – гладкое, налитое райскими соками яблочко! Ломкие запрокинутые руки, легкая медовая тень в молочных впадинах подмышек, волнистый очерк груди, гибкий приталенный стан, медальон живота меж впалых боков, крылатые бедра с вертикальной впадинкой на нейлоновом лобке и легкие голенастые ноги с чуткими, подрагивающими под тонкой кожей мышцами. От ее неисправимо юного тела веяло хмельной зрелостью спелого винограда. В одну секунду впитав ее неповторимые прелести, я любовался ими с тайным восторгом. Впору упасть на колени и уткнуться лбом в землю! Я беспомощно оглянулся по сторонам, ожидая увидеть, как весь берег пялится на нее. Но нет – мгновение не остановилось, мир не ослеп и не превратился в соляной столб.
Уверен, строгие читатели в очередной раз сочтут мои восторги преувеличенными, да к тому же попеняют мне за мою словоохотливость. Зачем так много слов, спросят они, и я скажу: затем же, зачем золотой осени охапки багряных листьев. Я не экономлю на словах. Мне ли просить о снисхождении к обнаженной, исповедальной дневниковости (дерзну сказать, лолитости) моих заметок, речь в которых идет о страсти пусть и не постыдной, но не менее гибельной, чем у светлокожего вдовца! Скажу так: полюбѝте, как я, и вы еще не так запоете!
От компании отделился парень и направился к нам. Подойдя, встал напротив Лины и заговорил с ней, как с хорошей знакомой. Она приветливо ему отвечала и даже пару раз рассмеялась. Я подошел и остановился в двух шагах от них. Не глядя в мою сторону, парень закруглился и отвалил. Был он слабогруд, узкоплеч и на полголовы ниже меня.
"Кто это?" – спросил я.
"Жених" – буднично ответила Лина.
"Кто?!" – поперхнулся я.
"Же-них! – тоном выше повторила она. – Наши отцы оба отсюда, они друзья детства и хотят, чтобы мы поженились. Его отец какая-то партийная шишка. Ну что, идем?" – и не дожидаясь моего согласия, направилась к воде. Оглушенный, я поплелся за ней. У воды она остановилась, и я за ее спиной пробормотал:
"Но это же феодализм какой-то!"
"Ты о чем?" – не оборачиваясь, спросила Лина.
"Ну… отцы, жених, ты…"
"Да мало ли чего они хотят! – с внезапным раздражением отмахнулась Лина. – Ну, давай, кто первый воду греет?"
Мы стояли рядом – широкоплечий атлет и гибкая, пьянящая лоза. Выступив вперед, я шагнул в воду. Лина за мной. Она плыла, задрав подбородок и осторожно вымахивая обвисшими кистями рук. Как подбитыми крыльями, подумал я. Что ж, вот еще один повод показать ей, что сильный и ловкий мужчина надежнее слабогрудого и узкоплечего папенькиного сынка. И я, выскакивая из воды, в четыре мощных маха обогнал ее метров на десять. Затем вернулся и закружил вокруг нее.
"Молодец! – похвалила Лина. – Я так не умею!"
Искупавшись, мы вышли на берег, где жмурясь и обмениваясь короткими репликами, стояли, пока с нас стекала вода, и я косился на ее блестящее тело, на яблочную гладкость кожи, которые претензии третьих лиц делали и вовсе недоступными. Вернувшись на наше место, мы, не сговариваясь, заняли края одеяла, образовав между нами стеснительную шерстяную пустоту. Устроившись на животе, Лина заболтала ногами, заговорила о пустяках и, слушая ее незатейливый лепет, я с внезапной тоской подумал, зачем о том, что у нее есть жених, она сказала сегодня, а не раньше. Зачем надо было уходить со мной за три километра, обнажаться и ложиться рядом, чтобы это сказать? Я, конечно, не отступлю, но всем моим нечеловеческим усилиям будет грош цена, если в ее голове уже все решено!
Две девицы из компании, сократив расстояние до нас наполовину, махнули Лине рукой. Извинившись, Лина встала и направилась к ним. Минут десять они, поглядывая в мою сторону, что-то оживленно обсуждали.
"Девчонки знакомые. Я с ними купаться сюда хожу" – сообщила Лина, вернувшись.
Мы пробыли на пляже три часа, после чего мне было сказано, что на первый раз хватит. Да, вот еще что. Я замешкался, а Лина, набросив платье, надев аккуратную соломенную шляпку, стояла рядом и сквозь непроницаемые черные очки безнаказанно разглядывала меня, полуголого. Насмотревшись, вежливо сообщила:
