Мать Алии по-прежнему жила в доме наложниц при замке. Она отказалась выйти замуж и проводила время за вышиванием и сплетнями.

Несмотря на мир в семейной жизни, Хален и не думал отменять этот обязательный для его статуса институт. Обычай был настолько древний и привычный, что люди не поняли бы, если б царь по собственной воле отказался от наложниц. Евгения никогда не пыталась узнать, бывает ли Хален в этом доме. Ей не давали это сделать гордость и страх боли, которую она непременно испытает, узнав, что муж не довольствуется одной ее любовью. Впрочем, она полагала все же, что он верен ей. Как часто бывало, раздумывая об этом, она обнаруживала, что смотрит на ситуацию с двух точек зрения. Субъективно, как самовлюбленная женщина и любящая жена, Евгения не могла не испытывать обиды при мысли, что муж спит с кем-то еще. Но взглянув на ситуацию со стороны, объективно, она признавала: связь с законными наложницами нельзя считать изменой. Любовь любовью, но бывает, что они с Халеном не видятся по месяцу и больше, а он физически не может долго обходиться без женщины. Это ему удается разве что в гарнизоне при Фараде. И, как правило, объективность у нее всегда одерживала верх — она забывала свою ревность.

Еще несколько лет назад, взявшись наводить в замке свой порядок, она без особых усилий поставила на место четырех царских наложниц, которые были чрезвычайно горды своим привилегированным положением. С тех пор она старалась как можно реже бывать в их жилище и прилагала немало усилий, чтобы не замечать, как время от времени на месте покинувшей гарем женщины, которой Махмели подыскал мужа, появляется новое милое личико. «Ну, что ж делать, так положено», — говорила она себе и шла дальше. Они вели себя скромно, работали вместе со швеями и вышивальщицами и нередко оказывали царице мелкие услуги. Иногда Евгении приходила в голову мысль, что в стране, где вот уже двести лет нет рабства, владение наложницами является каким-то архаизмом, пережитком давно забытых диких времен. Но не ей было с ним бороться! И она махала рукой, отбрасывая эту мысль.

Как бы там ни было, а вкус на женщин у Халена был хороший, и дети у него росли всем на загляденье. Несмотря на собственную молодость, у Евгении сердце заходилось от материнского страха при виде Нисия — этого сочетания юности и силы, грации и мужественности. Ей было жаль каждого дня, приближавшего пору его взросления, и в то же время она мечтала увидеть его в расцвете мужества, зрелым офицером, подобным отцу. Он, как и Хален, легко сходился с людьми, умел пользоваться своим обаянием, скрывать антипатии и к делам относился столь же вдумчиво. Несмотря на юные годы и службу, отнимавшую почти все время, он старался при любой возможности бывать рядом с отцом, смотрел, как тот судит, беседует с людьми, решает самые разные вопросы. Нисий с уважением относился к членам Совета, но много внимания уделял и собственным знакомствам, выбирая для дружбы и общения лучших молодых людей страны. Уже сейчас он собирал команду, с которой придется работать в далеком будущем. Их с отцом взгляды не всегда совпадали, нередко они ссорились, не понимая и не желая понять друг друга. Евгения упрекала Халена, что он чересчур давит на парня, не дает ему проявлять себя. Хален шутливо отвечал, что матери положено жалеть детей, а отцу — учить, так что он и дальше будет с сыном суров, зато Евгения имеет полное право его защищать. Она не спорила, находя удовольствие в подчинении мужу, а если иногда коварные духи (на Земле бы сказали — бесенята) и подначивали ее бросить Халену вызов и проверить кто сильнее, они решали это в постели и никогда не выносили свои конфликты за пределы спальни.

Один из гвардейцев, достигнув пятидесяти лет, вышел на пенсию, и Хален взял на его место Нисия. Юношу теперь называли царевичем. У него появились свои комнаты при замке. Теперь он повсюду сопровождал отца, и вскоре все привыкли видеть за спиной царя рядом с Венгесе молодого офицера.

Через пару недель после возвращения из Дафара Нисий, встретив Евгению во дворе, потянул ее за собой в конюшню.

— Ты видела жеребенка, что принесла моя Игрунья? — спросил он.

— Видала мельком.

— Хочу тебе его показать. Ты такого больше не увидишь нигде! Белый, как снег на вершинах гор, и такой резвый!

Игрунья с жеребенком ждали в леваде: кобыла стояла спокойно, а малыш прыгал вокруг, задирая длинные ноги. Он поскакал навстречу людям и попытался, как щенок, забросить передние копыта Евгении на плечи. Смеясь, она едва успела увернуться, и он тут же принялся жевать и дергать ей подол.

— Красавец! Какой большой уже! И очень бойкий! Как ты его назвал?

— Я хочу подарить его тебе, Эви, — улыбнулся Нисий.

Она удивилась, взглянула на него.

— Ты серьезно? Такого редкого красавца?

— Твой Знаменосец тоже хорош, но ведь он уже стар. Представь, каким будет этот, когда вырастет. Снежно-белый конь с серебристой гривой. Представь, как ты будешь смотреться на нем!

— Спасибо, Нисий. Мне нравится твой подарок! Придется теперь проводить в Киаре больше времени, чтобы самой воспитать его. Но как же мы его назовем?

Он пожал плечами.

— Тебе решать.

Евгения примолкла и задумалась. Казалось, она погрузилась в воспоминания о далекой жизни, которую он не мог себе и вообразить. Но вот длинные ресницы поднялись, и глаза нашли резвящегося на траве жеребенка.

— Его будут звать Ланселот. В моем мире так звали могучего расса, который верно служил одному из сильнейших царей древности. Ланселот! — окликнула она жеребенка, и тот, будто признав имя, сразу примчался на ее зов.

— Ты не забываешь прошлого, Эви, — сказал ей Нисий, когда они возвращались в Большой зал.

— Нельзя забывать, — произнесла она серьезно. — Я очень боюсь, что если забуду, то упущу что-нибудь сейчас… Если бы не мое прошлое, то не было бы и настоящего — такого, каким я его создала.

Как и предсказывал Хален, его послание возымело эффект: Джед-Ар прислал ответ сразу же. Он к этому времени уже стал главой Славы Островов. Срок его безбрачия истекал через два месяца, и он, поступившись клятвой, поспешил заключить помолвку с иантийской царевной. Узнав об этом, Сериада устроила первый в своей жизни бунт, ворвавшись в кабинет Халена в Доме провинций и сказав свое решительное нет.

— Чего же ты хочешь? — спросил брат.

Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, девушка в ярости смотрела на него. Она словно бы стала выше ростом, и на ее всегда таком добром лице Хален впервые прочел вызов. Он даже гордился ею в этот момент. Если она сумела пойти наперекор брату, то и мужа при случае сможет поставить на место.

— Я хочу остаться здесь, с вами. Я вообще не хочу выходить замуж!

— И что я, по-твоему, скажу Джед-Ару? Он наверняка уже примеряет свадебный костюм.

— Меня это не касается. Не я придумала эту свадьбу и не желаю в этом участвовать! Ты мог бы спросить меня, прежде чем решать мою судьбу!

— Дорогая, а ты могла бы хотя бы изредка открывать рот и говорить, чего тебе хочется.

— Я и говорю! Не пойду за него замуж!

В ее глазах уже стояли слезы. Хален отбросил перо, выбрался из-за стола.

— Если ты останешься, то скоро проклянешь меня за то, что я загубил твою молодость. Ты и так потеряла много лет, пока я медлил, — сказал он. Она закрыла глаза и, все еще тяжело дыша, вслушивалась в мягкий, ласкающий голос. — Джед-Ар будет тебе хорошим мужем. До Островов всего два дня плавания. Ты будешь часто приезжать в Киару, а мы станем навещать тебя в твоем дворце в Иль-Бэре. У вас родятся дети…

— Выдай меня замуж здесь, в Киаре, — сказала она.

Он не выдержал ее молящего взгляда, отвернулся.

— Езжай домой и займись свадебным платьем. Джед-Ар приедет через полтора месяца, у нас очень мало времени.

Он вернулся за стол, развернул бумаги. Сериада молча смотрела на него. Хален боялся, что она заплачет и окончательно его разжалобит. Но вот она шевельнулась. Тихо стукнула затворенная дверь. Где-то в коридоре был Венгесе. В нем Хален не сомневался. Оборотившись к окну, он видел, как командир гвардии проводил царевну до кареты, низко поклонился и быстро, почти бегом, вернулся в дом. Еще почти целых две минуты Сериада изумленно, неверяще смотрела ему вслед. Но вот ее плечи опустились. Она забралась в карету, задернула шторку и поехала прочь.